Наследие СССР — не сокровище, а капитал для будущей России.
Сегодня Россия значительно меньше, беднее и слабее, чем некогда был Советский Союз. Ее влияние менее значительно, союзников у неё намного меньше, и другие государства разговаривают с ней так, как никогда не посмели бы говорить с СССР.
Конечно, на полках магазинов — товаров заметно больше, чем было в советское время, практически у всех появились мобильные телефоны, можно свободно обменивать валюту и отдыхать за границей, пользоваться персональным компьютером и Интернетом, — но почти две трети наших сограждан официально считаются бедными, а совокупный уровень потребления ими реальных товаров и услуг — до сих ниже, чем был в 1989 году. Про системы образования, здравоохранения, социального и пенсионного обеспечения, про коммунальные расходы, про цены на авиа- и железнодорожные билеты даже говорить не приходится. Есть еще и гигантское социальное неравенство, утрата множества производств и технологий, безработица, различные межконфессиональные и межэтнические конфликты, терроризм, криминал, коррупция, массовая наркомания — все «линии спектра» социально-политического и экономического «негатива» можно перечислять еще долго.
Но дело не только в этом, не только в этих факторах силы. Дело в том, что если Советский Союз ставил задачу самому создавать свое будущее и имел представление о том, куда он хочет прийти — то есть был ориентирован на постоянное движение и созидание, — то Российская Федерация не знает, куда она хочет прийти, не имеет тех целей и идеалов развития и не может ответить на вопрос, где она хочет оказаться в результате своего движения. Она уже понимает, что ей чего-то не хватает от СССР, — но пока не может дать себе отчет в том, чего же именно. И всё чаще и сильнее проявляется ностальгия об эпохе, когда наша страна ощущала себя мировым лидером и маяком исторического прогресса. И возникает вопрос: что России нужно вернуть из советского наследия?
Общество и политический класс так или иначе убедились в необходимости признать самоценность, единство и взаимосвязь всех периодов отечественной истории: и досоветского, и советского. Но пока это признание выглядит достаточно своеобразно и незавершенно.
Официальная версия единства истории сегодня склоняется к трем тезисам.
Тезис первый. Была некогда великая Российская империя.
Тезис второй. Злые нелюди-большевики разрушили её.
Тезис третий. Но ценой гигантских жертв и репрессий Сталин империю восстановил.
С этой точки зрения империя Романовых и Советский Союз — это примерно одно и то же. И тогда нынешней России брать с собой в дальнейший путь нужно исключительно «державное величие»: армию, авиацию и флот. Ну, еще ОПК и атомно-космический комплекс.
Но в таком случае выпадет основное: ответ на вопрос, в чем были слабости Империи — и в чем была сила Союза. И значит, не получится ни оградить себя от слабостей первой, ни вернуть себе силу второго.
Для того, чтобы создать Союз, потребовалось разрушить Империю. Можно сказать, что и Союз пришлось разрушить для создания Федерации. Но Союз был значительно сильнее и влиятельнее Империи, а нынешняя Федерация — намного слабее и беднее не только Союза, но даже Империи.
Можно было бы сказать, что от Союза Федерации нужно бы взять с собой его промышленность, науку, искусство, военную мощь, здравоохранение, образование и всю социальную сферу.
Но, с одной стороны, многое из этого было элементами другой эпохи — индустриального мира, — тогда как сегодня нужно позиционировать себя в мире информационном, постиндустриальном. С другой стороны, всё перечисленное было не источником, а следствием действия некоего иного фактора — позволившего этих результатов достигнуть.
В пресловутом 1913 году индустриальный потенциал Российской империи составлял 10% индустриального потенциала САСШ. В 1985 году индустриальный потенциал Советского Союза составлял 55% индустриального потенциала Соединенных Штатов. То есть за время своего существования СССР в среднем развивался в пять с половиной раз быстрее, чем США. Российский ВВП по паритету покупательной способности в 2014 году составлял чуть более 21% от американского.
Российская Федерация даже к благополучному предкризисному 2007-2008 году не достигла в своем экономическом развитии уровня РСФСР проблемного 1990-го.
Брать нужно не столько то, что удалось создать, — сколько то, что позволило всё это создавать со скоростью, опережающей развитие лидеров остального мира. Здесь — корень того, что позитивно отличало Союз от Империи. И — на всякий случай — относительно легенд о рывках развития дореволюционной России: рывки были, но в целом с 1861 по 1913 год ее отставание от ведущих стран мира не сокращалось, а увеличивалось.
Значит, после 1917 года в стране появилось нечто, что позволило эту динамику переломить — и нарастающее отставание сменилось нарастающим ускорением.Следовательно, вопрос нужно формулировать так: чем было это нечто, как его нужно восстанавливать и брать с собой в новую эпоху.
Недавно министр обороны РФ Шойгу сообщил итоги расследования по факту обрушения казармы ВДВ в Сибири. Он сказал, что здание было построено с нарушениями технологии в 1975 году и после проведения реконструкции и капитального ремонта в 2013-м не выдержало и рухнуло.
Это к вопросу что брать с собой из советского опыта и советских достижений, если «некачественное» советское десятилетиями стоит и не ломается, а современное «качественное» не выдерживает и двух лет эксплуатации.
Всё дело в сравнении. Советское можно считать хорошим, можно — плохим. Оно может быть и хорошим, и плохим. Проблема только в том, что нынешнее, как правило, еще хуже.
По данным Левада-Центра на июль 2015 года, к идее восстановления памятника Дзержинскому положительно относится 51% москвичей, отрицательно — 25%. Причем заслуживает внимания и распределение ответов по возрастным категориям респондентов.
В возрастной группе 18–24 лет «за» — 63% («против» — 18%), в группе 25–39 лет «за» — 39% («против» — 24%), в группе 40–54 лет «за» — 48% («против» — 29 процентов), в группе старше 55 лет «за» — 61% («против» — 24%).
То есть везде — большинство «за» памятник. Но лидируют в поддержке идеи его возвращения те, кто родился между 1991 и 1997 годами, на втором месте — родившиеся до 1960 года, на третьем — 1960–1975 годов рождения, а в аутсайдерах — родившиеся в собственно «застой» (после 1976 года) и в перестройку (1985–1991 года).
Почему об этой статистике имеет смысл говорить в контексте размышлений о тех элементах советского прошлого, которые должны быть взяты в будущее России? Потому что доминирующее позитивное отношение наиболее молодых групп к Дзержинскому — это уже не ностальгия по социальной защищенности и «дешёвой колбасе» 60-х–70-х.
Образ создателя ВЧК — это не образ сытости и зажиточности развитого социализма, это как раз нечто противостоящее: образ лишений, наполненных романтикой создания Нового Мира и жесткими мерами по его обеспечению. То есть для рожденных до 1960-го — это образ величия страны времен их юности. Но для рожденных после 1991-го — это частично образ того, чего они увидеть не успели, то есть мира, которого они оказались лишены еще до своего рождения, и образы того, чего в нынешнем мире им не хватает.
Современное общественное сознание имеет гораздо более сложный, многосоставной характер, чем это кажется адептам примитивных политологических схем — адептам, призывающим к «окончательному разрыву» с «советским наследием» и «советской символикой».
Если задавать вопрос: что лучшее из советского наследия имеет смысл брать с собой в будущее России, — то на сегодня именно в такой формулировке вопрос выглядит явно устаревшим. Двадцать лет назад можно было спрашивать: всё ли из советского наследия нужно разрушать? — и ответом на этот вопрос во многом стали три выпуска «Старых песен о главном», вышедших в новогодние ночи на 96-й, 97-й и 98-й годы. Особенно первый из них.
А потом Эрнст заявил, что проект закрывается и продолжения не будет: потому что оно наступало уже не в виде ностальгических песен новогодних «огоньков», а в образе правительства Примакова, когда оказалось, что старательно сбитый на рубеже 80-х–90-х антисоветский каркас рассыпается — и не под ударами «красно-коричневых реваншистов», а под тайфуном экономической и политической реальности.
Строго говоря, «постсоветское» вовсе не означает «антисоветское». В подобных случаях приставка «пост» по смыслу отнюдь не совпадает с приставкой «анти»: она скорее означает «вытекающее из», «основанное на». То есть термин «постсоветское» идентифицирует не «несоветское», а «вытекающее из советского», «основанное на советском».
Убрать «советское» из «постсоветского» — это совсем не значит «очистить советское до досоветского», это значит убрать из него то, на чем оно основано, — а следовательно, вызвать обрушение, новый катаклизм, не говоря уже о том, что возможность подобной элиминации вообще вызывает сомнения. Система советских образов, символов, ценностей в том или ином виде не только сохраняется в отдельных сегментах общества — скажем, в просоветски ориентированных избирателях КПРФ и ее симпатизантах, — она пронизывает всё общество, все политические силы, все, казалось бы, вовсе не прокоммунистические и совсем не левые структуры и сообщества. Например, по данным Левада-Центра, о распаде Советского Союза сожалеют 62%, не сожалеют 28%, затрудняются ответить 10%. 31% полагает, что распад был неизбежен, 59% — что его можно было избежать. Восстановить Советский Союз и социалистическую систему хотели бы 60% опрошенных. И большая часть этих людей вовсе не голосует за КПРФ, которая, кстати, всячески подчёркивает свою «отдельность» от КПСС.
А «советское начало» и подавно всегда рассматривалось как нечто большее, нежели «коммунистическое начало», несмотря на значительную связанность обоих понятий.
В каком-то смысле к 70-м–80-м годам ХХ века вообще можно было говорить даже не о том самом «советском народе» как «новой исторической общности», а действительно о новой «советской нации», понимая под ней не «нацию коммунистов» и даже не «нацию сторонников советской власти», а нацию отождествляющих себя с пространством единого союзного государства, — это как раз те самые почти 78% советских граждан, которые на референдуме 1991 года проголосовали за сохранение СССР.
«Советское» в этом смысле — весь тот мир, который был создан в стране за семьдесят лет безусловно великого эксперимента.
Для кого-то советское — это синоним слова «совок»: всё заскорузлое, серое, убогое, очереди, давка в транспорте, разборы личной жизни на парткоме, унизительные выезды на овощные базы и «на картошку».
Для кого-то и, причем, для большинства, советское — это совсем иное. Именно потому большая часть общества и хотела бы, будь это возможно, вернуться обратно.
Но ведь это — как в старой притче: «Что ты делаешь? — Не видишь? Везу тачку с камнями… — А ты что делаешь? — Не видишь? Зарабатываю себе на жизнью — А ты что делаешь? — Не видишь? Я строю храм!»
«Советское» — это некий мир мечты, пусть не победившей до конца — но находящейся в стадии реализации. «Советское» — это созданная, в конечном счёте, самим народом промышленность. Победа в войне. Построенные дома. Шаг за шагом, путь понемногу — но подрастающее благополучие. Чувство надежности и безопасности. Лгут те, кто утверждает, что весь народ пребывал в состоянии страха. Если не весь народ, то, во всяком случае, его подавляющее большинство было убеждено, что живёт в самой свободной, самой передовой и самой справедливой стране — чего сейчас, кстати, это самое большинство не считает. И дело здесь вовсе не сводится к пропаганде: таким до определенного момента было общее настроение — и действительность, так или иначе, подтверждала эту уверенность.
Вот здесь, наверное, главное в ощущении массами того «советского», которого им не хватает сегодня, — мира реализуемой мечты. Убежденности в том, что потребление менее важно, чем созидание, что материальное благополучие — лишь вторичная сторона жизни, что дружба может быть важнее денег, что реально общество, где человек человеку друг. Веры в торжество свободы и справедливости.
«Советское» для массового сознания — это все те успехи, которые были. И, поскольку люди так или иначе сами работали на их достижение, подчас с чрезмерным перенапряжением, без адекватного вознаграждения за их труд «здесь и сейчас», вплоть до жизни в бараках, хождения в пресловутых «ватниках» и прямого недоедания, — эти успехи были тем дороже и тем явственнее для них.
«Советское» — это и оборона Ленинграда, и битва за Москву, за Сталинград, и штурм Берлина. Опустившиеся после Вьетнама на колени Соединенные Штаты.
«Советское» — это достигнутое величие в мире. Гагарин и выход в космос, атомные станции и великие стройки.
И в этом смысле «советское» содержало в себе некоторое разделение: оно было и тем, о чем мечталось, и тем, что удавалось. И одновременно несло в себе некую разницу между двумя этими началами — то, чем они различались.
Относительно массовое противопоставление себя системе к концу советского периода имело характер не антисоветского протеста и не апелляции к досоветскому началу. Оно вырастало из разницы между мечтой и достигнутым результатом. Не из их противостояния, а из требования их соединения, требования дойти до мечтаемого.
Общество разочаровалось в КПСС не потому, что ему стали говорить о репрессиях, нелепостях и ошибках, бюрократизации и загнивании верхушки — загнивании, которое, кстати сказать, было намного меньшим загнивания власти в последние четверть века, — а потому, что КПСС отказалась строить коммунизм. То есть КПСС отказалась от реализации той мечты, под реализацию которой она получила от народа власть.
И общество ответило: «Допустим, но зачем для строительства рынка нужна компартия? Его должны строить совсем другие люди».
Общество отказалось от советского строя не потому, что считало его плохим, а потому, что хотело большего: более советского, более «мечтаемого». Антисоветский переворот в основе своей был освящен «советской мечтой». И память о «советском» как о «достигнутом», для общественного сознания менее важна и менее глубока, чем восприятие «советского» как «мечтаемого». А те, кто не несет в себе эту личную память, воспроизводят ее в качестве «преданий» и «легенд». В сознании большинства наших сограждан — минимум двух третей, а то и больше — в тех или иных формах оживают известная песня Владимира Высоцкого:
Было время — и были подвалы,
Было дело — и цены снижали.
И текли, куда надо, каналы
И в конце, куда надо, впадали!
Вчера, сегодня и завтра наше общество в массе своей ориентировано не на что-то «несоветское», а на что-то «еще лучшее, чем советское». Не вернуться в «советское» (или, тем более, «досоветское» что вообще нереализуемо), — а попасть куда-то в «сверхсоветское», «надсоветское».
И всё это не потому, что так людей настроила современная «кремлёвская пропаганда». Нет, это пропаганда стала такой, потому править нашим обществом возможно, только опираясь на его «советскую» составную часть во всех ее проявлениях.
Поэтому когда противники Путина упрекают его в том, что он «возвращает страну в «совок», они лишь повышают его рейтинг. И коллективное бессознательное общества замирает в трепещущей надежде: «Неужто — и впрямь? Вот он — вождь, который «советское достигнутое» вернет! А там, глядишь, следом, — может, и «советское мечтаемое» проглянет?»
Правители 90-х не понимали, что в постсоветском обществе — то есть обществе, стоящем на советском фундаменте, — нельзя ничего построить, не опираясь на этот фундамент. А попытки его изничтожить приводили только к тому, что вся конструкция проседала и рушилась.
Успех Путина в значительной степени заключается в том, что, неся в себе самом много «советского», он оказался органичен этим настроениям и, к тому же, понял, что нужно не ломать оставшиеся «советские» конструкции, но, с одной стороны, по возможности укреплять их, а с другой — опираться на них в ходе дальнейшего развития жизни государства и общества.
«Машин времени» не бывает. Вернуться в досоветский период Россия не сможет. Никакая реставрация никогда не бывает полной. И чем более полной она пытается быть, тем быстрее оказывается сметенной новой революцией: «Они ничего не забыли и ничему не научились». Сделать из «постсоветского» «несоветское» — невозможно: опираться будет не на что. И потому постсоветское общество способно существовать и развиваться, только вбирая в себя и используя в качестве своей опоры «советское». Никуда от этого факта не денешься. Более того, как это ни парадоксально, но во всех своих целях и устремлениях постсоветское общество подспудно, подчас и неосознанно — основой этих целей и устремлений будет иметь в той или иной форме «советскую мечту». Иначе не получается.
Вообще в советском великом эксперименте можно выделить, как минимум, три пласта.
Самый последний и чаще всего вспоминаемый — пласт сытого благополучия, зажиточности и гарантий социальной справедливости, отождествляемый в первую очередь с «советским викторианством» — брежневским периодом.
Второй, более глубокий, — это пласт динамичного роста, наступательного фронтального порыва: пласт Космоса и Целины, пласт Победы и создания Великой Индустрии.
Третий пласт — это именно то, о чем шла речь выше: пласт романтики и мечты, железного натиска и штурма старого мира. Почему победили «красные»? Конечно же, потому что они землю крестьянам дали — а «белые» так и не нашли в себе смелости это сделать. Это правда. Но еще и потому что в походных котомках красных конников лежали зачитанные томики «Города Солнца» Томмазо Кампанеллы.
Белые говорили: «Мы вернем старое — привычное и святое». Красные говорили: «Мы дадим людям самим построить Новый Мир».
Первые несли с собой тоску по утраченному. Вторые — мечту о небывалом.
В чем великая правда «Солнечного удара» Никиты Михалкова? В том, что он своим фильмом блестяще экранизировал строки Маяковского:
Кругом тонула Россия Блока.
Незнакомки, дымки севера
Шли на дно, как идут обломки
И жестянки консервов.
В том, что там наглядно показано: те, кто так и не понял, почему оказался чужим для своего народа, — обречены «утонуть в истории».
Когда-то основные достижения советского общества сводили к перечню свершений, «по сравнению с 1913 годом»: коллективизация, индустриализация, культурная революция, Победа в Великой Отечественной войне, целина, космос, мощная промышленность, опережающее развитие науки, бесплатное здравоохранение, всеобщее образование, на мировом уровне признанные достижения культуры и искусства, уверенность в завтрашнем дне, растущее материальное благосостояние, отсутствие безработицы, плановое ведение хозяйства.
На самом деле — без всего этого идти вперед действительно нельзя. Даже без планового хозяйства: чего стоит рыночное — можно увидеть на примере истории российской экономики последней четверти века и четырех кризисов: 1992, 1998, 2008, 2014 годов. А еще — на примере перманентного кризиса мировой экономики, судьбы Греции, Италии, Испании, Португалии.
Еще раз сошлюсь на данные Левада-Центра: 55% наших сограждан называют лучшей экономической системой «ту, которая основана на государственном планировании и распределении», и лишь 27% — «ту, в основе которой лежат частная собственность и рыночные отношения». То есть почти в точности воспроизводится пропорция отношения к восстановлению памятника Дзержинскому. «Демократию западного образца» считают лучшей политической системой 11% граждан, нынешнюю российскую модель — 29%, «советскую, которая была у нас до 90-х годов», — 34%. Еще 11% предпочли бы монархию.
Кстати, и общие политические контуры советской системы — это, по сути своей, именно то, что пытается реализовать и пропагандирует Запад. Ведь что такое советская система в своем конституционном значении? Это власть, организованная снизу вверх, полноправная система местного самоуправления, наделенная полномочиями выстраивать систему центральных органов власти. Что такое «руководящая роль партии»? Подчинение государственного аппарата сверху донизу институтам гражданского общества: потому что политические партии (партия), профсоюзы и комсомол — это именно институты гражданского общества, если понимать под последним совокупность отношений, не опосредованных государством. В том или ином виде, под теми или иными названиями — это те начала, без которых полноценное общество в XXI веке вообще существовать не может.
Но всё это вторично. Наука, политическая организация, промышленность, социальная сфера, военная мощь, атом и космос — несомненные и во многом растраченные, разрушенные, по дешёвке распроданные сокровища советской эпохи.
Но — только сокровища. Маркс в свое время резко разделял и в чем-то противопоставлял сокровища — капиталу. Сокровища — это накопленные богатства, которые можно либо хранить, либо тратить, однако, они конечны. Капитал же — это самовозрастающая стоимость, то, что производит богатства — и в своем функционировании постоянно расширенно их воспроизводит.
Брать с собой сокровища советской эпохи — то из них, что сохранено или может быть восстановлено, — конечно, нужно. Но недостаточно — потому что нужно брать капитал. То есть то, что постоянно толкало СССР к развитию, сделало ведущей державой мира и заставляло элиту США быть фатально уверенной в том, что ее соревнование с Союзом обречено на поражение, — до тех пор пока, к ее изумлению, новые советские лидеры сами не отказались от соревнования и решили капитулировать, заодно поделив созданные сокровища и отрекшись от создавшего их капитала.
В последней книге Бориса Стругацкого 2007 года «Интервью длиною в годы» помещен его ответ на неоднократно задававшийся вопрос относительно «Обитаемого острова» и описанной в нем Страны Отцов: «Как вам удалось в конце 60-х так точно угадать будущее? Ведь это же современная Россия!» И суть ответа сводится к тому, что ни о каком угадывании не может быть и речи — тут одна чистая логика: Стругацкие просто описали страну, проигравшую войну. СССР сам отказался от борьбы, которую он вел со старым миром, начиная с 1917 года, — и получил то, что и должен получить отказавшийся от борьбы. Они просто показали в 1969 году, что станет с Советским Союзом, если он от борьбы откажется.
Верная сама по себе идея единства отечественной истории, при нерешенности вопроса о соразмерности значимости всех ее периодов не дает понимания сути этого капитала и, тем более, возможных путей его дальнейшего развития
То есть того, что качественно отличало советско-революционный период от досоветского. Если использовать модную патриотическую терминологию — в чем коренное отличие Красной империи от Белой.
Дореволюционная Россия была традиционным обществом, обществом постоянства, которое время от времени прерывали стремительные рывки — иначе оно вообще не смогло бы угнаться за временем, — но в целом это было господство традиции (а до петровского прорыва — общество обычая).
1917 год — точнее, Октябрь 1917 года — стал рубежом перехода и России, и мира к обществу прорыва. Начало создаваться общество Познания и Созидания.
Прежде мир воспринимался как в основном неизменный, где человеку придётся принять его как данность и к нему приспособиться. Исключение — «гении», толкающие человечество по пути прогресса. Советский период — это состояние, когда мир рассматривается как непрерывно движущийся по своим законам, которые могут быть использованы в постоянном и целенаправленном режиме.
В этом — суть советского периода, тот его капитал, который всё время толкал его вперед, — это новое мироощущение, ощущение способности менять мир, если существующий мир — не самый лучший из миров, и принимать вызов, согласившись на построение Нового Мира и нового общества по «цене предложения».
Соответственно, уровень потребления здесь — не главное. Главное — это созидание, творчество. Не созидание — средство для потребления, а потребление — средство для созидания. Мир изменяем, а познавать, творить и созидать — интереснее и важнее, чем потреблять. Вот — центральный пункт советского наследия и советского мира.
А пользоваться остатками богатств советского общества, торговать ими, не понимая сути того, что их создало, — это же «Пикник на обочине» тех же братьев Стругацких: Землю посетила великая и непонятная цивилизация — и ушла, оставив некие материальные остатки. И люди живут рядом с этими остатками, разыскивают их и торгуют ими, так и не понимая, что это за остатки, чего это остатки и чем была эта цивилизация…
Фото: Олицетворение единства Отечественной истории: Герой Советского Союза, полный Георгиевский кавалер Константин Иосифович Недорубов (1889-1978)
Сергей Черняховский
Источник: krasvremya.ru
