Несколько дней назад украинская военнослужащая Надежда Савченко, обвиняемая российскими властями в пособничестве в убийстве двух российских журналистов летом 2014 года в Луганской области, в письме, переданном из заключения корреспонденту Радио Свобода, обратилась со словами благодарности к лауреату Нобелевской премии по литературе Светлане Алексиевич. Минувшей зимой Алексиевич принимала участие в кампании за освобождение Савченко и, в частности, высоко оценила моральные и гражданские качества Надежды. Вот фрагмент из письма Савченко:
Я не знакома [со Светланой Алексиевич] и, увы, пока не читала ее книг. Но уже заказала их в тюрьму. Я когда-то, еще раньше, услышала название “У войны не женское лицо” и саркастично ухмыльнулась, ведь я из женщин, которые видели лицо войны… Но я поняла, что наши мнения с автором во многом совпадут, что это книга не шовинистический трактат о том, что место женщины на кухне, а скорее наоборот – ода женщине. Я обязательно прочту эту книгу. Если сможете, обязательно передайте мои слова Светлане Алексиевич. И мою благодарность за отношение ко мне и к Украине.
В интервью Радио Свобода лауреат Нобелевской премии по литературеСветлана Алексиевич говорит о Надежде Савченко, своей заочной полемике с президентом Белорусии Александром Лукашенко и ограниченных возможностях современной литературы:
– Светлана Александровна, отвечая на просьбу Радио Свобода об интервью, вы пожелали Надежде Савченко “мужества идеализма”. Не могли бы вы пояснить, что именно имели в виду?
– Я думаю, для того, чтобы человеку жить, нужен идеализм, настолько трагично наше существование, исходя из особенностей того времени, которое выпало на наш век. Для жизни нам всем нужно мужество, но и без известного идеализма сегодня не выжить – особенно Надежде, которая оказалась в очень сложной жизненной ситуации. Мужества ей не занимать; идеализмом была ее голодовка. Тысячи людей хотели бы ей помочь – тысячи русских, белорусских людей, других людей во всем мире – но все они беспомощны. Таковы авторитарные системы – они делают людей беспомощными… Отсюда мое пожелание к Надежде – о мужестве идеализма.
– Отвечая на ваше интервью Радио Свобода, Надежда, надо отдать ей должное, не хочет казаться лучше, чем есть – она честно призналась, что не читала ваших книг. Тем не менее название вашей, пожалуй, самой известной, книги, “У войны не женское лицо”, натолкнуло Савченко на размышления о том, как она воспринимает войну, как она смотрит в лицо войне. Как вам кажется, ваше и ее понимание войны – и женщины на войне – имеет что-то общее?
Войну давно пора приравнять к людоедству: на дворе XXI век, а люди все еще решают свои споры на том уровне, когда они еще носили шкуры
– Конечно, Надя знает о войне больше, чем я, хотя я прослушала сотни рассказов о войне и сама была на войне в Афганистане. Та война, которую я видела, – это все-таки не так глубоко, это не сравнить с проникновением Нади, поскольку она участвовала во многих войнах. Таковы ее характер и ее натура, она, как когда-то у Надежды Дуровой, потребовали именно такой формы реализации себя. Надя – очень сильный, очень интересный человек, очень необычная женщина, необычная для нашего времени, и за это ей мстят, прежде всего ей мстят мужчины. Обычные мужчины, которые совершенно не способны увидеть женщину равной себе, выше себя. Никаких доказательств ее вины нет, ее вина только в том, что она защищала свою родину. Она сама решилась на такой поступок, никто ее на войну не посылал, это не было каким-то служебным заданием – это был ее сердечный посыл.
Я часто себе говорила, что наверняка не способна была бы сделать то, что сделали мои герои. Например, тащить раненого мужчину под сто килограммов, тащить его на себе, когда в тебе балетный вес, как мои героини говорили. Не знаю, как я могла бы стрелять, видеть кровь… Надя это все смогла сделать. Я не стреляла, я видела убитых только один раз, и это стало для меня большим потрясением. А Надя прикоснулась к этому человеческому безобразию. Войну давно пора приравнять к людоедству: на дворе XXI век, а люди все еще решают свои споры на том уровне, когда они носили звериные шкуры. Единственная разница в том, что раньше убивали дубинками, а сейчас огромное разнообразие оружия, но все равно мы живем в варварское время. Я убеждена, что воевать нужно с идеями, а не с людьми. Надя знает о войне куда больше меня, о мужской природе она знает больше, как и вообще о том, как страшен и как прекрасен человек.
– Вы наверняка следите за ходом судебного процесса над Савченко. У вас есть хотя бы крупица идеализма – воспользуюсь вашим словарем – по поводу исхода этого суда? Или вы считаете, что ход его предрешен?
– Нет, я думаю, что вопрос открыт. Несомненно, что это политический процесс: судят не Надю, а Украину, судят желание Украины быть независимой, начать свою жизнь. Поэтому какие могут быть еще политические выверты, кого на что могут поменять, как все это будет – совершенно непонятно. И в Белоруссии, и у вас в стране жизнь устроена по-феодальному, она зависит от причуд правителей.
– Уже месяц вы – всемирно известный писатель. Ваш талант и Нобелевская премия, которая вам присуждена, поставили вас в блестящий ряд людей, располагающих огромным нравственным капиталом. Мне интересно понять, как вы себя ощущаете с этим новым в хорошем смысле оружием, ведь трибуну Нобелевского лауреата можно использовать в самых разных целях?
– В целом, конечно, как я писала, так и дальше буду писать. Постараюсь, чтобы из того, что я пишу, можно было извлечь не ненависть, а любовь. Но вот в случае с Надей – что мы можем делать? Я подписывала письма в ее защиту, я получила приглашение от президента Украины Порошенко приехать в Киев. Я, конечно, приеду, как только у меня появится такая возможность. Конечно, мы будем говорить о Наде, но я и так готова о ней говорить на каждом углу. Впрочем, вы же понимаете, в каком жизненном круге мы находимся: ты можешь быть хоть трижды лауреатом Нобелевской премии, но не можешь перешибить самое примитивное мужское мнение, самое примитивное политическое мнение… За последние недели я подписала достаточно такого рода писем, и я всегда подписываю их с отчаянием и чувством беспомощности. Единственное, на что я надеюсь: может быть, прав Окуджава с его “возьмемся за руки, друзья!” Таким образом мы сохраняем самих себя, сохраняем чувство достоинства тех, за кого заступаемся. Они чувствуют, что они не одни. А мы только можем увеличить, расширить этот наш круг, можем только сказать, что нас не так мало.
– Ваше новое положение обязывает вас вступать в прямую полемику с очень влиятельными людьми. У вас уже появился такой опыт:Александр Лукашенко сначала поздравил вас с наградой, а потом раскритиковал за отсутствие патриотизма, как президент Белоруссии его понимает, и вы ответили. Любые ваши слова теперь – не просто слова писателя, они имеют больший общественно-политический вес. Вы это чувствуете, Светлана Александровна, вы готовы к этому?
– Я не знаю… Это новое для меня состояние. Я поняла, что со словами мне надо быть осторожней, без революционного шика. Писатели часто могут позволить себе роскошь говорить небрежно; у меня, наверное, уже этой роскоши не будет. Надо более серьезно и точнее формулировать то, что я хочу сказать, больше думать над тем, что я хочу сказать. Что касается Лукашенко – я очень сожалею, что в очень трудное для Белоруссии время мы говорим о чем-то не о том. Два человека, которые обладают (и я тоже – в силу обстоятельств) неким символическим капиталом, должны давать надежду своему народу, а не затевать публичную свару. Мне очень жалко, что так получается.
И власть, и писатели, обладающие каким-то авторитетом, должны формулировать слова поддержки
Мир вокруг нас сталкивается с очень серьезными вызовами. Стоит мне только выйти на улицу – как люди бросаются обнимать меня, люди говорят мне прекрасные слова, на маленьких бумажках, которые случайно оказались у них в карманах, просят меня что-то написать. Людям нужна сегодня поддержка, людям нужны какие-то добрые слова. И власть, и писатели, обладающие каким-то авторитетом, должны формулировать слова поддержки. Вот нужные слова и нужные идеи сегодня! Нужно не идти за массовым сознанием, а стараться быть впереди, как это делал Сахаров, как это делал Вацлав Гавел. И власть, и писатели должны не то чтобы показывать путь – сегодня будущее настолько неопределенно, что трудно говорить, что кто-то из нас точно знает путь, – но нужно хранить в себе человека. И говорить, что любому сегодня нужно вот это: иди, и храни в себе человека.
– Я уверен, что вы найдете такие вот нужные слова. Подозреваю, что и ваша Нобелевская лекция отчасти может быть посвящена и тому, о чем сейчас мы с вами говорим. Но неужели вы думаете, что с Александром Лукашенко (или с Владимиром Путиным) вы сможете договориться? Что ваше послание может быть общим?
– Я не знаю, можно ли договориться… Даже больше вам скажу: я не уверена, что литература в целом сегодня может влиять на политику. К сожалению, такие времена прошли. Но я в то же время думаю, что все политики зависят от нас всех. Они работают на том пространстве, с которого мы отступаем, они не в безвоздушном пространстве живут. Если они настоящие политики, то они слышат, где они и с кем они…
Я думаю, что надо сопротивляться. Я не имею в виду, что надо идти на баррикады, стрелять. Я как раз не сторонник революций, потому что никогда в истории революции ничего хорошего не принесли, кроме крови. Я сторонник того, чтобы революции происходили в умах людей. Вот за это надо бороться.
– Успеваете ли вы сейчас что-то писать? Понятно, что Нобелевская премия внесла коррективы в ваши творческие планы. Ждать ваших новых книг в ближайшее время?
– Во-первых, я очень долго пишу книги, иногда и 10 лет, иногда 11, не так быстро все происходит. Этот месяц, конечно, был заполнен такими событиями, что о работе над книгами не приходится говорить. То, над чем я думаю сейчас, – это Нобелевская речь.
– Не собираетесь ли вы уезжать из Белоруссии?
– Об этом меня часто спрашивают. Нет, не собираюсь. Я не уеду из Белоруссии. Это моя страна, мои люди, я хочу жить с ними, я хочу жить здесь, – сказала в интервью Радио Свобода нобелевский лауреат по литературе, белорусский писатель Светлана Алексиевич.
Андрей Шарый
Источник: svoboda.org