Весь мой круг (от коллег до мамы) ругает создание российского движения школьников, говорит: “А! Очередные прокремлевские! Запутинские! Новая пионерия! Зачем нужна?!”
У меня в ответ свой вопрос: чем вам не нравилась пионерия?
То есть ответ известен: тоской пионерских собраний, казенщиной школьных “линеек”. Тоской и скукой, скукой и тоской.
Но у меня была другая пионерия: с “Зарницей” на берегу моря, с кострами и шашлыками. Я обожал пионерский галстук и прятал от врагов, которые поджидали вне школы. Когда учительница французского просила нарисовать просто мальчика, я рисовал красногалстучного. C’est le pionnier! Je suis le pionnier! (С той же интонацией, с какой сегодня: Je suis Charlie! Я – Шарли!)
“Ну, понятно, – хмыкают на мои слова такие же либералы, как и я. – Черное море. Взвейтесь кострами! Ты был в “Артеке”, повезло. Или в “Орленке”?”
А ни там и ни там. В “Артеке” был Дима Быков, поэтому ему до сих пор так мил этот лагерь. Я же свое детство провел на Средиземном море, в Алжире. С частной учительницей madame Michelle. Там был детский пионерский рай – с “Зарницей”, защитой галстука от арабчат (которые норовили его сорвать и надавать костылей), с тарзаньими прыжками с пинии на пинию. А потом, в Союзе, в городе Иваново, у меня был дивный городской комсомольский штаб – со стенгазетами на двадцать ватманов, с летними сельхозотрядами, с песнями под гитару и таверной “Безусый боцман” с тараканьими бегами.
“Это снова исключение, – продолжают друзья. – А кругом были пионерские ужас и тоска, тоска и ужас. Неужели ты не помнишь? Неужели не понимаешь?”
Помню и понимаю.
И понимаю, в частности, две вещи.
Первая: любое детское движение успешно, когда строится на романтической основе. Пионеры, скауты, “орлята”, “спартаковцы” – это платформы для объединений детей в возрасте романтизма, когда нет ничего слаще, чем участвовать в общем деле, идя на трудности, лишения (да хоть на смерть!) ради товарищества и светлого будущего. И СССР, несмотря на свое унылое людоедство, этот детский, подростковый романтизм поощрял. Журнал “Пионер” печатал повести Крапивина – о мальчиках-фехтовальщиках, мальчиках-горнистах, мальчиках с воздушными змеями, с лодками и парусами. Журнал “Юность” публиковал повести Анатолия Алексина про дружбу и предательство, про школу и первую любовь. Гремел клуб Владислава Крапивина “Каравелла” в Свердловске – я мечтал в него попасть. На станциях юных техников мастерились кордовые модели самолетов и радиоуправляемые роботы, на станциях юннатов учились гибридизации сортов, в отрядах юных космонавтов готовились к высадке на Марс – было все. Я мечтал о карте мира на стене вместо ковра. Сейчас у меня над столом висит глобус. Не случись в моем детстве судомодельного кружка и повестей Крапивина – не висел бы.
И вторая вещь, которую я теперь тоже хорошо понимаю.
Романтика не бывает единой для всех. Невозможно заставить всех мечтать о космонавтике, или петь у костра, или хату покинуть, пойти воевать, чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать. Тоска, скука, стынь, дрянь советской пионерии происходила оттого, что пионерия была обязательной, всеобщей и единой, от Чукотки до Памира. Это убило в пионерии всю романтику, превратив в отчет с приписками. Романтика зарождалась там, куда московский циркуляр не доходил: в эксклавах, типа советской колонии в Алжире, или в изолированных структурах, типа “Артека”, “Орленка”, городских комсомольских штабов. Вот там, где не было ЦК КПСС, но была горстка педагогов-подвижников, случались прорывные романтические объединения – вроде свердловской “Каравеллы” или ленинградской Фрунзенской коммуны, давшей старт коммунарскому движению (которое, когда стало заметным, было разгромлено Москвой). Романтика не терпит единообразия: один играет в пиратов и “Остров сокровищ”, другой – в естествоиспытателей и “Таинственный остров”, третий – в мушкетеров, четвертый плачет над “Пятнадцатилетним капитаном” (я плакал – и когда Дика Сенда привязывали к столбу перед казнью, мечтал умереть вместо него).
Подытоживая: я считаю, что в нежном возрасте очень важна любая поддержка романтической идеи. Криво-косо, часто вопреки замыслам Кремля, но в СССР такая поддержка существовала. А сейчас – нет. Поэтому российское движение школьников, новая пионерия, “молодые путинята” – это лучше, чем ничего. Лучше кремлевский лагерь на Селигере, чем его отсутствие, потому что готовность отдать себя порыву важнее и стоящей за порывом идеи, и того вождя, который идею символизирует.
А с другой стороны – я знаю, что единообразие и централизация для романтической идеи губительны, и что другого вектора, кроме единообразия и централизации, сегодня в России нет. Поэтому деньги на движение школьников попилят, училки и бюрократы отчитаются о проведенной работе, дети позевают на уроках патриотизма, чатясь под партами “ВКонтакте”… В 95 случаях из 100 это будет возвращение в СССР в варианте потемкинской деревни.
Но в 5% случаев – по недосмотру, по причине прикрытых дверей – молодые выпускники педвузов превратят это дело в невероятно увлекательную подростковую игру.
И для меня эти 5% важнее 95%.
Дмитрий Губин
Источник: rosbalt.ru