Конь шаркал по сверкающей изморозью жухлой осоке, старательно обходя колючие куртины чертополоха. Прядя ушами, он прислушивался к потрескиванию тростника в балке, похрапывая, втягивал морозный воздух с горчинкой увядших трав, вычленяя из него запах гончих и, еле уловимый, — лисий.
Николаич даже не помышлял управлять Роем: повод был свободно закинут за луку, поперек лежала видавшая виды ижевская вертикалка. Будучи добрейшей души человеком, Николаич окружал нерастраченной отеческой заботой всех своих домочадцев: и жену Тамару, и коня, и собак. Полукровка Рой достался ему длинноногим, норовистым жеребенком. Как и собаки, он жил беспривязно, свободно шатаясь по просторному двору. Как правило, именно Рой был зачинщиком совместных резвилищ, которые обычно заканчивались наказанием не в меру разгулявшейся компании.
Наблюдая за шалостями Ройчика, Николаич вспоминал свое раннее детство. Маленький Леня был ласковым и совестным и в тоже время умел «отжечь» не по-детски, в прямом смысле этого слова. Было ему пять лет отроду, когда он случайно устроил пожар на свиноферме — градообразующем предприятии поселка. Кто-то засек босоногого Ленчика, улепетывающего от полыхающего свинюшника. А минут через пять уже весь поселок знал, что ферму поджег «летчик». Вечером в барак, где жила семья мальчика, пришли какие-то люди. Ленчик, укрывшись одеялом с головой, усердно делал вид, что спит, прислушиваясь к тихому разговору взрослых. Когда они ушли, мама, сидя у кроватки и шмыгая носом, гладила его по спине. Утром на столе его ждал бумажный кулек с ирисками…
Повзрослев, Ройчик превратился в статного гнедого жеребца, в экстерьере которого знатоки без труда узнавали ахалтекинских предков. Николаич ловил себя на мысли, что побаивается своенравного характера и необузданной мощи этого охламона, и в то же время безумно любил своего питомца и уважал его нешуточный интеллект. Рой отвечал ему обожанием.
Конь быстро уяснил свое предназначение на охоте и отдавался роли напарника с азартом, присущим, пожалуй, только человеку или охотничьему псу.
Вот и сегодня утренняя заря еще только приподняла звездное одеяло ночи, а Рой уже нетерпеливо перебирал копытами у ворот, важно удерживая в зубах порученные хозяином поводки с парой поскуливающих в предвкушении охоты пегих выжлецов. Они так и выехали за край поселка, сопровождаемые лаем сонных дворняг, оставляя за собой душистый шлейф лошадиного навоза и утренней сигареты.
Собаки, выправив скол, дружным ревом знаменовали продолжение гона. Зверь уходил по ветру, пересекая тростниковый массив. Николаич направил коня через заросли на противоположную сторону балки. Рой, задрав голову, грудью пробил дорогу в тростниках, с ходу перемахнул неширокий, затянутый затхлой тиной арык и выскочил на край зарослей, вынося на себе хозяина с изрядным пучком тростниковых стеблей, зацепившихся за стволы перекинутого за спину ружья.
Гон то удалялся в сторону дамбы (и Николаич готов был гнать жеребца туда на перехват ушлого лиса), то разворачивался обратно, упираясь практически «в ноги». В эти минуты Леонид приподнимался в стременах, безуспешно пытаясь разглядеть сверху то, что происходит в зарослях балки. Рой, казалось, не дышал и, навострив уши, напряженно всматривался туда же, вытягивая морду, словно легаш на стойке.
По закрайку балки задергались сухие венчики тысячелистника. Кто-то мчался на застрел, поджимаемый наседающим гоном. В тот миг, когда Николаич вкладывал приклад ижевки в плечо, перед мордой Ройчика воздух взорвался хлопаньем радужных крыльев и истеричным криком фазана. Леонид, шокированный неожиданной феерией, успел отметить «ошалелый» глаз Ройчика и его безуспешную попытку схватить желтыми зубами завивающийся штопором хвост петуха. А в это время по полю, стелясь над озимыми, уносился прочь лисовин. После выстрела он, посунувшись, остался лежать, ярко рыже́я на подернутых инеем зеленях.
Спрыгнув с коня, Николаич побежал к добыче. С ним наперегонки помчались вылетевшие из камышей собаки и задорно задравший хвост Рой. Подняв на вытянутой руке лисовина, охотник увернулся от наседающих на него псов и пристыдил Роя, который, брезгливо фырча и скалясь, попытался прикусить добытого зверя. Загнав собак в балку(«шоб не шарились без толку») и устроившись в седле, Николаич двинулся краем ухоженного поля.
Ахалтекинских лошадей часто сравнивают с борзыми собаками — они такие же длинноногие и поджарые.
Взгляд зацепился за нечто, похожее на небольшой камень, одиноко выделявшийся серой покатостью в ежике изумрудных всходов. Отъехав на почтительную дистанцию, охотник развернул Ройчика и стал приближаться к «каменюке» по дуге. Конь, похоже, сообразил, к чему затеваются эти маневры, и, заметив притаившегося зайца, всем своим видом дал понять хозяину, что он его тоже узрел. Русак поднялся метров за десять. Он мог подпустить и ближе, если бы всадник не остановил коня, держа ружье наготове. Приторочив трофей к седлу рядом с лисовином, Николаич снова завернул в балку выскочивших на выстрел собак…
По проселку, клацая ушатанной подвеской, пронеслась «Нива» Павла Клименюка, егеря. Остановилась напротив. Из открытых окон высунулись улыбающаяся физиономия Пашки и огромная бородатая морда его драта Дона. Клименюк что-то пытался спросить Николаича, но приветственный бас кобеля заглушил его вопрос.
— Да заткнись ты, твою главохоту! — цыкнул на Дона Клименюк, после чего пес перешел с лая на недовольное бурчание. — Ну шо? Як успехи, Николаич?
— Да шо! От нуля ушел, — развернув коня боком, Леонид продемонстрировал притороченную к седлу добычу.
— Ух ты ж! — искренне восхитился Пашка и, выйдя из машины, угостил Николаича и Роя сочным джонатаном. — А я ось по саду с утреца прошвырнулся, вальдшнеперов поискал. Нынче высыпали.
Парочку стрельнул. И петуха одного прибрал.
Павел похвастался своими шикарными трофеями и, пожелав удачи, порулил дальше.
Поднятый с лежки шакал, не размениваясь на круги, увел гончих куда-то в вершину балки. Николаич битый час дожидался собак, надеясь все-таки прочесать камышовую замануху. Собаки не возвращались. Решив согреться, охотник погнал коня быстрым аллюром вслед сошедшему со слуха гону…
Как-то раз к Николаичу зашел дружок договориться о ремонте старенького жигуленка. Договор само собой скрепили бутылочкой казенки, выставленной понимающей хозяйкой. Одной оказалось мало, и друг поспешил в сельмаг за добавкой. Тем временем Николаич решил привести пасущегося на выгоне Роя домой. Отвязав коня, он повел его в поводу, и тут зеленый змий спросил: «Неужели пешком пойдешь?» Николаич, подумав, подвел Роя к телеге и с нее забросил свое еще крепкое, но уставшее тело на коня. Держась за гриву, направился к дому. Подлый змий вновь молвил с ехидцей: «И шо, так и будешь шкандыбать?» Николаич согласился с тем, что негоже потомку донских казаков плестись верхом на скакуне. Поддав коню по бокам, он попытался ускорить его шаг. Ройчик поначалу не понял, чего от него требует подвыпивший хозяин, но догадавшись, с радостью сорвался в галоп.
Николаич, гикая, подгонял коня, хотя сам с трудом держался на нем. На соседней улочке жила кобыла, которая на ту беду была в охоте. Роя уже водили к ней на случку, и сейчас, когда легкий майский бриз принес ее запах, конь, повинуясь инстинкту, завернул в знакомый проулок. Николаич, залюбовавшись тем, как из-под копыт скакуна разлетается недавно отсыпанный на дороге гравий, прозевал столь неожиданный маневр. В мгновенье он почувствовал, что Роя под ним нет и он летит, выставив вперед обутые в шлепанцы ноги, прямиком в огород бабы Шуры.
Сказать, что приземление было болезненным, — значит ничего не сказать. Баба Шура, наблюдавшая этот трюк от начала до конца,
сердобольно хлопотала возле Николаича, то и дело переспрашивая, отбил он о штакетник свои «фаберже», аль нет. Николаич, корчась от боли, хлопал ртом, пытался что-то ответить. Наконец кое-как восстановив сбитое дыхание, он просипел:
— Да отбил, баба Шура, отбил!
Дождавшись ответа, баба Шура успокоилась…
Хорошенько «прогрев» коня и взбодрившись до легкой усталости в мышцах, Николаич спешился и, закинув уздечку за седло, пошел по краю выбалка. Рой, как привязанный, брел сзади, останавливался, когда останавливался хозяин, прислушивался и что-то вынюхивал, раздувая ноздри.
Неширокий отрожек постепенно перешел в высохший мелиоративный канал, поросший тростником. Впереди послышался настороженный крик фазана. Николаич взял ружье на изготовку, пригрозил коню кулаком, приказав идти «на цыпочках». Вскоре Рой возбужденно захрапел и затоптался на месте. По дну арыка что-то зашуршало, и тут же, возмущенно кулдыкая, над метелками тростника взмыл петух. После выстрела он пошел свечкой, но Николаич добрал-таки его из верхнего ствола.
Дав Рою обнюхать совместно добытый трофей и оправив на нем отливающее красной медью перо, Леонид убрал птицу в кирзовую суму, притороченную к седлу. Конь, заволновавшись, заржал «вполголоса». Вдоль канала гуськом возвращались гончаки… Рой начал старательно вылизывать им до крови стертые о тростник морды, а они, повиливая гонами, терпеливо переносили лошадиную заботу. По-братски разделив между тремя друзьями пластиковую баклажку воды, Николаич вскочил на коня и взял направление к поселку, куда клонилось вечернее солнце.
На подъезде к дому выжлецы, не выдержав, рванули к стоявшей у ворот Тамаре. Она нарочито поругивала их и похлопывала по впавшим за день бокам. А Рой косился на Николаича, словно умоляя тоже пуститься вскачь к любимой хозяйке, но тот сдерживал и коня и себя, хотя в душе радовался, что все его дружное семейство наконец в сборе. Для него это было сейчас единственно важно, а те эмоции, которые он испытал на охоте за прошедший день, вдруг показались совсем незначительными и мелкими для того, чтобы быть счастливым.
Источник: ohotniki.ru