Россия во все времена была страной, в которой исключительно высоко ценились централизация и мощь государства. В значительной мере это обусловлено тем, что, будучи средоточием «фронтирной» культуры, находясь на рубеже Европы (позже — Запада) и «дикого поля» (позже — Азии), Русь и Россия всегда стремились как бы доказать самим себе обратное — свою цельность и самодостаточность.
Показать полностью… Это стало фундаментом российской идентичности, в которой идея исключительности занимает совершенно особое место — но сейчас речь не об этом.
Обратной стороной превознесения централизации неизбежно выступает полярность центра и — обычно принято говорить — регионов, но исторически правильнее было бы употреблять понятие окраин. Даже та страна, которой российская пропаганда уделяет сегодня больше внимания, чем, похоже, самой России, — Украина — получила свое название лишь в XVI–XVII веках от восприятия ее русскими как «окраины» своего государства. Символично, что в Ипатьевской и Галицко-Волынской летописях «украинными людьми» звались именно жители Закарпатья, а в XVI столетии, когда Русь была куда более территориально ограничена на Западе, — уже запорожские казаки. Еще у нас была «псковская украина», и много всяких других (см. Гайда, Федор. От Москвы и Рязани до Закарпатья: происхождение и употребление слова «украинцы» в: Родина, 2011, №1), которых становилось все больше по мере расширения государства, но которые, как показала практика, оставались все тем же, чем они и были — окраинами, призванными сначала защищать государственный центр, потом обогащать его, но в куда меньшей мере развиваться самим.
Именно на примере наших окраин сегодня можно видеть вопиющую несовременность российского государства, которое, хотя за столетия и стало континентальной державой, но так и не научилось адекватно обращаться со своей территорией. Достаточно сравнить Россию с Соединенными Штатами — столь же «колонизировавшей саму себя» страной — чтобы увидеть эти различия между расплывающейся массой с богатой Москвой и нищей периферией и жестким контуром (от Новой Англии к Флориде, Техасу, Калифорнии и до штатов Вашингтон и Иллинойс) при куда менее развитых центральных областях. Даже стремление Китая создать район бурного экономического роста на западе, развить Тибет и Внутреннюю Монголию в дополнение к успешным прибрежным восточным провинциям указывает на то, что невнимание к окраинам осознано как ошибка практически во всем мире. Но не у нас.
В короткой статье нельзя подробно описать все наши диспропорции, но можно отметить, как по-разному складывались пути развития территорий, которые в ходе исторических перипетий то оказывались под российским владычеством, то выходили из него, то возвращались обратно.
Самый, пожалуй, масштабный (но отнюдь не самый впечатляющий) пример — это, разумеется, Аляска. Удачно проданная США в 1867 году, эта территория не могла успешно управляться в рамках централизованной империи, но обрела отличные перспективы там, где более всего ценились предпринимательство и даже авантюризм. И даже если во время Второй мировой войны можно было считать чисто материальный уровень развития Чукотки и Аляски сопоставимым (я не говорю о том, что на одной стороне пролива процветал ГУЛАГ, а на другой существовало в целом свободное общество, хотя и не лишенное предрассудков и дискриминации), то сегодня любые сравнения оказываются не в пользу России. По итогам 2015 года подушевой валовый региональный продукт в Магаданской области составлял $10,6 тысячи (650 тысяч рублей), тогда как на Аляске — почти $76,7 тысячи (при этом 6,75% домохозяйств штата имеют чистые активы, оценивающиеся в $1 млн и выше). Как и в северо-восточных регионах России, основными бюджетообразующими отраслями на Аляске являются добывающие производства, но при этом почти вся их продукция потребляется внутри США, а доминантой экспорта остаются рыба и морепродукты, которых в этом штате заготавливается больше, чем на всем российском тихоокеанском побережье. Экономика определяет бюджет территории: на 2016 год в Магаданской области его доходы запланированы в сумме 28 млрд рублей ($400 млн), на Аляске — в $8,52 млрд. Однако все эти различия обусловлены разными принципами развития: восточные окраины России всегда подчинялись логике мегапроектов, отдаленные территории Америки были землей возможностей и частной инициативы. Когда плановая экономика рухнула, жизнь потускнела: сегодня на всей территории российского ДВФО действует 91 аэропорт, обслуживающий в значительной мере рейсы главных отечественных авиакомпаний (по данным Интерфакса), тогда как на Аляске их 256, управляемых властями штата, еще около 300, на которых разрешены взлет и посадка самолетов вместимостью больше 17 человек, а также почти 3 тысячи взлетно-посадочных полос для частной авиации; все это хозяйство используется для обслуживания зарегистрированных в штате 12,6 тысячи самолетов. Только авиационным транспортом на Аляску или с Аляски на основную территорию США за 12 месяцев с августа 2014 года по июль 2015 года путешествовали 1,6 млн человек, что втрое превышает численность взрослого населения штата; сравнивать с Россией я тут не буду. Невозможность связи с основной территорией страны вызывает бегство населения и упадок региона: за последние 25 лет число жителей Магадана сократилось с 152 до 96 тысяч человек, тогда как в Анкоридже оно выросло с 226 до 298 тысяч. Сравнение можно продолжать, но причина упадка понятна: это безумная зарегулированность всего и вся на российских окраинах, исходящая из центра. Это на Аляску, будучи российским гражданином, вы можете приехать с американской визой безо всяких дополнительных документов, хотя американцу в Магадан попасть нелегко; это на Аляске вы можете купить тазик и пойти к любой речке попробовать намыть золота и в случае удачи сдать его в десятки коммерческих скупок, зато на Дальнем Востоке за такое предприятие вам светит вполне реальный срок. Все остальное — суверенный фонд и технологический прогресс, международные связи регионов и т. д. — сугубо вторично. Экономика в условиях несвободы не развивается, люди, при авторитаризме отправленные защищать границы родины и осваивать ее (а не свои) богатства, разбегаются. Но выводов мы как не делали, так и не делаем.
Это видно еще рельефнее на другом конце страны, в Калининградской области. В недавнем прошлом — часть отторгнутой от Германии и разделенной между СССР и Польшей Восточной Пруссии, самый западный регион России развивается по удивительной «траектории». Эта область выпадает из всех традиционных для быстрорастущих экономик схем: будучи прибрежной территорией, она имеет показатель подушевого ВРП на 36% меньший, чем в среднем по стране (в прибрежных провинциях Китая он превосходит национальный на 47–78%, а в береговых штатах Бразилии — на 19–37%), а ее бюджет наполняется дотациями из центра на… 74% (см. прилагаемый документ). И это неудивительно, если учесть, что традиционные отрасли экономики просто убиты: в 2014 году в российском балтийском эксклаве насчитывалось в 11 раз (!) меньше свиней и в 16 раз меньше коров и быков, чем было в Восточной Пруссии в 1938 году, а обрабатываемые земли составляют 12% территории против тогдашних 72%. Если в 1930-е годы каждая третья свиная туша, продававшаяся на знаменитой в Германии Мюнхенской сельскохозяйственной ярмарке, при жизни бегала по земле Восточной Пруссии, сейчас Калининградская область более чем на две трети зависит от привозного продовольствия. Причины проблем понятны и здесь: с одной стороны, московские власти категорически не приемлют того особого статуса, который область должна иметь по своему географическому положению (окруженная странами ЕС, она могла бы стать идеальным транзитным хабом для авиаперевозок, местом для встреч бизнесменов и молодежи, если бы для посещения ее иностранцами был отменен визовый режим, что технически легко можно сделать); с другой стороны, развитие региона с 1990-х годов пошло по пути создания здесь (sic!) импортоориентированной СЭЗ, чего нет и не было нигде в мире. Традиционно свободные экономические зоны учреждаются для поощрения экспорта, тем самым сокращая возможное влияние на экономику региона потенциальных экономических проблем страны и повышая ее конкурентоспособность, но в России решили иначе, ориентировав Калининград на частичную доработку иностранной продукции и ее поставки внутрь страны. Разумеется, эксперимент стал ненужным после вступления России в ВТО и окончательно приказал долго жить с началом экономического кризиса. Хотя, казалось бы, Калининград должен давно был стать своего рода Гонконгом на Балтике, его аэропорт — превратиться в крупнейший транспортный узел в регионе, а во вновь выстроенной с участием немецких спонсоров и попечителей Альбертине европейские профессора могли бы учить российских студентов, которым для получения международного образования не приходилось бы уезжать из страны (см.: Иноземцев, Владислав. «Почему Калининград должен стать “русским Гонконгом”» в: РБК-Daily, 2014, 21 августа, с. 5; Иноземцев, Владислав. «Транзитный Калининград» в: Дворник [Калининград], 2013, № 7, 5-12 марта, сс. 1–3, 7). Но нам важнее не развивать территорию, а «оборонять страну», и потому в Калининградской области почти 40% земель закреплены за Министерством обороны, а иностранные инвестиции (в основном представленные практически простаивающим сейчас «Автотором») в расчете на одного жителя составляют всего €713 по сравнению с €2,8 тысячи в Польше и €3,8 тысячи в Литве. Можно без преувеличения сказать, что идущие в Калининград дотации из Москвы кормят соседние польские воеводства, в которых жители области закупаются практически всем необходимым.
Недавно у Дмитрия Рогозина, посещавшего морской завод в Феодосии, возникло ощущение, что данное предприятие бомбардировала украинская авиация. Можно посоветовать вице-премьеру съездить в бывший финский Виипури (а ныне российский Выборг), большинство зданий которого, кажется, только накануне пережили массированный обстрел артиллерией Ленинградского фронта. Сегодня уровень жизни на территориях, присоединенных от Финляндии к СССР в 1940-е годы, в среднем в шесть раз ниже, чем с финской стороны границы. И даже в самом благополучном (по формальному подушевому валовому региональному продукту) отдаленном регионе России, на Сахалине, данный показатель в два раза ниже японского, а основные доходы регион получает от нефте- и газодобычи, организованной, как известно, отнюдь не «Газпромом» или «Ронефтью» (полностью пересказывать эту историю, думаю, не нужно).
Сейчас, разумеется, у России новое увлечение. Присоединенный в 2014 году Крым, увеличив пространство нашей славной державы на целых 0,14%, восстановил гордость великороссов — во многом и потому, что стал, наверное, единственной за последнее столетие территорией, на которую Россия принесла если и не дополнительные свободы, то рост благосостояния. Однако, хорошо это или плохо, присоединение Крыма пришлось на момент наивысшего экономического подъема России — и потому, вполне вероятно, «манна небесная», просыпавшаяся на полуостров, уже близка к исчерпанию. Если следовать исторической логике, можно предположить, что, уйдя от российской опеки, самая главная российская о(у)краина направится в Европу, и — пусть и не завтра — мы снова увидим на берегах Черного моря приблизительно такие же соотношения, какие уже можно встретить на берегах Балтийского, а также по разные стороны проливов Беринга и Лаперуза. Если, конечно, Россия не пересмотрит отношение к своим собственным окраинам и не поймет, что именно они «держат» то государственное здание, которое в сознании нашей элиты ограничено одними лишь кремлевскими стенами — но на это, увы, надежд немного.
