Кавказский регион, еще недавно пребывавший в тени Украины и Ближнего Востока, снова напомнил о себе. Первую неделю апреля мир следил за боями вокруг Карабаха. После нескольких дней вооруженных столкновений и объявленного перемирия можно сформулировать несколько предварительных выводов из случившегося.
Аргументы для всех
Прежде всего, нельзя сказать, что обострение конфликта было совсем уж внезапным. Инциденты на линии соприкосновения и вдоль международно признанной армяно-азербайджанской границы за пределами самого Карабаха происходили и раньше. Их количество возрастало, пока не перешло в качество. И сейчас мы наблюдали самое крупное военное противостояние после вступления в силу Соглашения о бессрочном прекращении огня от 12 мая 1994 года.
Азербайджану не удалась попытка быстро разгромить инфраструктуру непризнанной республики по аналогии с той, что осуществили хорватские военные и добровольческие формирования в Сербской Краине в 1995 году. Следовательно, не произошло и радикального слома существующего статус-кво. Возможности конфликтующих сторон были протестированы, но к значительным политическим изменениям — например, к ускоренному признанию независимости Нагорно-Карабахской Республики Арменией или возвращению под азербайджанский контроль значительной части оккупированных армянскими силами районов — это не привело.
Военное противостояние было локализовано, а на смену ему пришли интенсивные дипломатические контакты: визиты Дмитрия Медведева и Сергея Лаврова в Баку и Ереван, встреча сопредседателей Минской группы ОБСЕ. Но все это не означает скорого решения конфликта. Напротив, противоречия лишь обострились. Армения нашла очередное подтверждение своим аргументам об отсутствии надежных гарантий безопасности для Карабаха, а Азербайджан – аргументам о том, что обещание восстановить его территориальную целостность мирным дипломатическим путем никто не торопится выполнять. Фактически же речь может идти не о восстановлении, а об установлении, поскольку в период после распада Советского Союза независимое государство Азербайджан не осуществляло эффективного контроля над бывшей Нагорно-Карабахской автономной областью.
Следовательно, военные тревоги, подобные той, которую мы наблюдали в апреле 2016 года, в будущем совершенно не исключаются. В этой горячей точке Кавказа отсутствуют какие-либо миротворцы, а перемирие до сих пор держалось на балансе сил, который не является константой. При любом его изменении этнополитическое противоборство может быть разморожено. Тем более что и Ереван, и Баку по-прежнему настаивают на максимальной планке своих требований, а страны – сопредседатели Минской группы ОБСЕ, посредничающей в мирном процессе, не имеют инструментов, достаточных для принуждения сторон к компромиссным решениям.
Сами формулы взаимных уступок, которые посредники предлагают сторонам, тоже недостаточно хороши. Так называемые “обновленные мадридские принципы”, вокруг которых и крутится переговорный процесс, содержат порой взаимоисключающие тезисы. С одной стороны, это приверженность «территориальной целостности» Азербайджана, а с другой – юридически обязывающий референдум о статусе Нагорного Карабаха. Но разве итоги народного волеизъявления предопределены заранее и заточены под идею азербайджанского единства? Особенно если никто не даст гарантий, что его итоги не могут быть оспорены и Ереваном, и Баку.
Без прокси
Впрочем, карабахские альтернативы вовсе не сводятся к выбору между окончательным мирным урегулированием и войной. Состояние «ни мира, ни войны» может продолжаться годами, так как оно определяется не заклинаниями о «невозможности военного решения» (множество этнополитических противостояний от Балкан до Шри-Ланки решалось как раз силовым способом), а различными балансами сил и интересов, которые совершенно не обязательно должны предполагать в качестве самой приемлемой опции ни размораживание конфликта, ни работающую формулу выхода из него.
В Закавказье за 25 лет после распада СССР можно говорить о последовательной смене двух статус-кво. Первый сопровождал сам процесс развода на Кавказе, который отнюдь не был мирным: четыре вооруженных конфликта и четыре непризнанных образования, не говоря уже о десятках и сотнях тысячах беженцев и многочисленных жертвах. По его итогам противостояния были заморожены, но не разрешены, а эксклюзивным медиатором в их урегулировании оказалась Россия, и в этом качестве она была признана и США, и их союзниками.
Но такая ситуация устраивала далеко не всех. Она подталкивала к пересмотру невыгодного статус-кво те государства, которые пострадали от сецессий. Именно здесь стоит искать истоки интернационализации конфликтов Закавказья, которая началась в поисках внешнеполитических альтернатив привилегированному положению Москвы. И именно эти поиски привели впоследствии к размораживанию конфликтов в Южной Осетии и Абхазии в 2004–2008 годах и к рождению второго статус-кво, в котором установились две параллельные политико-правовые реальности: одни и те же территории — бывшие автономии Грузинской ССР существуют в качестве независимых государств и оккупированных РФ территории независимой Грузии.
Возникает непраздный вопрос: почему переход от первого ко второму статус-кво обошел стороной Нагорный Карабах? Ведь в 2008 году, несмотря на определенное обострение в зоне конфликта (имело место в марте), ничего подобного провальному «цхинвальскому блицкригу» там не случилось. Ответ становится понятным, если принять во внимание один принципиальный факт: армяно-азербайджанское противостояние в отличие от грузино-осетинского или грузино-абхазского не воспринималось и не воспринимается как прокси-конфликт, опосредованная война между Россией и Западом.
Даже после того, как Москва решилась признать независимость Абхазии и Южной Осетии, США не отказались от сотрудничества с Россией на карабахском направлении. Более того, в период пресловутой «перезагрузки» Вашингтон открыто поддержал трехсторонний переговорный формат (Армения – Азербайджан – Россия) поверх имеющегося минского процесса. Тогда три президента стран-сопредседателей достигли консенсуса относительно обновленных мадридских принципов как начальной формулы мирного урегулирования.
В итоге, основой второго статус-кво стала утрата Россией ее былого положения эксклюзивного арбитра кавказских конфликтов (вопрос о справедливости арбитража – отдельная тема). Де-факто произошло разделение сфер влияния: прозападная Грузия, вышедшая из-под российского влияния, и две ее бывшие автономии как республики – клиенты России. При этом Москва могла позволить себе определенное балансирование между Ереваном и Баку, поддерживая статус-кво в зоне карабахского конфликта и не имея там особых расхождений с Западом.
Но времена меняются, и на смену осторожному оптимизму пришла жесткая конфронтация, которая не могла не сказаться на ситуации в Закавказье. Хотя ни Крым, ни Донбасс не изменили принципиальных подходов США к карабахскому урегулированию, сама логика конфронтации Запада и России подталкивала Армению и Азербайджан к тому, чтобы проверять реакцию посредников на возникающие инциденты и попытки без их санкции изменить положение вещей. Естественно, большую активность на этом пути развил Азербайджан, просто потому, что он никогда не скрывал своего неудовлетворения существующим статус-кво. Заметим, что эта проверка касалась не только карабахских сюжетов, но и отношений государства к правозащитникам, СМИ и зарубежным НПО. Все это повышало ставки в игре и раскручивало спираль противостояния задолго до нынешнего обострения.
Шире круг
Развитие карабахского конфликта показало, что в нынешних условиях одного доброго согласия Вашингтона и Москвы (и даже их выборочного взаимодействия в разных областях) недостаточно. Конфронтация России и Турции стала дополнительным фактором, повлиявшим на обострение ситуации. Речь, конечно, не о прямых приказах из Анкары в Баку, но совершенно точно о попытках использовать турецкий фактор для возможного сдерживания третьих сил (включая и Запад, и РФ). В этом контексте совсем не случайным выглядит критический пафос президента Реджепа Эрдогана по отношению не только к России, а ко всей Минской группе ОБСЕ. Ведь сам факт публичной солидарности Анкары и Баку призван остудить пыл любого, кто хотел бы воздействовать на ход карабахского процесса.
Неслучайно и присутствие на переговорах с участием Сергея Лаврова иранского министра иностранных дел. Тегеран, крайне незаинтересованный в интернационализации Кавказа, хотел бы поддержать хрупкое равновесие в Карабахе. Ведь если блицкриг там не получится, то затягивание противостояния поставит вопрос либо о вводе международных миротворцев, либо активизации дипломатических, разведывательных и иных миссий, со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Для России полное размораживание конфликта крайне невыгодно. Это поставит под вопрос перспективы евразийских интеграционных структур. Собственно, апрельское обострение уже вызвало невиданный всплеск «евразоскептицизма» в Армении и «армяноскептицизма» в Белоруссии и Казахстане. Провал минского процесса, если таковой произойдет (а при сломе нынешнего статус-кво это неизбежно), уравняет Россию со всеми другими сторонами и, напротив, повысит роль Турции и Ирана в дополнение к Западу, который никуда не денется.
Утрата же Нагорного Карабаха поставит жирную черту под российско-армянским альянсом, притом что Азербайджану в этом случае дружба с Россией не будет особо нужна. В экономическом плане Баку уже участник западных энергопроектов, и в таком качестве несоблюдение им прав человека не так уж важно.
При этом размораживание конфликта, укрепляющее связь Баку с Анкарой, вызывает опасения и в Тегеране, и в Вашингтоне, уставшем от внешнеполитических экспромтов Турции на Ближнем Востоке. Однако и для турецких интересов в регионе возникают угрозы, потому что Москва, как показали события вокруг Грузии или Украины, в случае жесткого давления на нее будет вести себя совсем не так, как лидеры Сербии в 1995 году, а вмешается.
Более того, эскалация насилия опасна и для Еревана, и для Баку. Для Армении велик риск разом потерять все, что было добыто в условиях первого статус-кво. А для Азербайджана есть опасность внутренней дестабилизации, если война затянется и не принесет тех плодов, которые были обещаны в бравых выступлениях первых лиц.
Следовательно, возникает пускай и парадоксальная, но основа для того, чтобы удержать конфликт в определенных берегах и предотвратить обвальные перемены. Это никоим образом не приблизит решение конфликта. Напротив, состояние «ни мира, ни войны» может затянуться на неопределенный срок. Этот период не обязательно будет застоем – он может сопровождаться военным, политическим и дипломатическим тестированием до той точки, пока некая воля (объединенная или односторонняя) не предложит сторонам некое подобие Кэмп-Дэвида. Или пока новая тревога не сорвет уже стертую до предела резьбу окончательно.
В любом случае мы наблюдаем попытки жесткой ревизии второго статус-кво, при котором Карабах остался в подмороженном состоянии. В результате появляются некоторые признаки пока не третьего, но обновленного второго статус-кво, где не только Запад и Россия, но и ближайшие соседи, и сами стороны конфликта играют весьма активную роль.
