16 марта 2016 года министр Дмитрий Ливанов в очередной раз выразил уверенность в правильности избранного пути на реформирование отечественной науки. Правда, он заметил, что пока реформирование РАН не оказывает положительного влияния на продуктивность академической науки. Тем не менее, министр уверяет, что «результат обязательно придет… предстоит реализовать еще целый ряд экспертных решений».
Пока правительство упорно продвигает реформу науки, не обращая внимания на протесты видных ученых, страна стремительно теряет интеллектуальный потенциал: утечка научных кадров грозит перейти критическую черту. Статистики по уезжающим за рубеж ученым в России не ведется, но по отдельным оценкам это тысячи специалистов в год. Согласно исследованию Сибирского отделения РАН, 70% молодых учёных не принимают реформу науки, 40% рассматривают возможность вообще уйти из науки.
Условия, в которых существует российская наука, заставляет оставлять исследования даже самых мотивированных и преданных своему предмету специалистов. Причем дело здесь не только в материальном положении самих научных институтов, но также и в общем политическом тренде российской власти: научная деятельность, требующая постоянных контактов с международным научным сообществом, страдает от ужесточения политического режима и пропаганды — контакты с зарубежными коллегами сворачиваются, прекращаются совместные проекты, урезается финансирование переводов статей и монографий. Таким образом, Россия загоняется на периферию научного развития, становится глухой провинцией в научном мире.
В ноябре 2015 года вышел в свет доклад ЮНЕСКО «По пути к 2030 году», который проясняет истинное место российской науки в мире: согласно ему, вклад России в мировую науку составляет 1,7%. Вклад Китая оценивается в 19,6%, а США в 28,1%. Если Россия намерена конкурировать на мировом рынке высокотехнологической продукции, как о том говорят наши первые лица, то придется сокращать поистине катастрофическое отставание от ведущих держав в научном потенциале. Сейчас уже очевидно — реформа науки этому не только не способствует, но и закрепляет наше отставание, превращая его в безнадежное. Надо отметить, что и нынешний вклад в мировую науку обеспечивают области, традиционные для советской науки (например, теоретическая физика), но никак не находящиеся на острие технологического развития.
Другой показатель, возвращающий к реальности от либеральных грез Дмитрия Ливанова, — это количество оформленных патентов: в 2013 году на Россию пришлось 0,2% от всех открытий, совершенных в мире (591 российский патент). И это в самый разгар реформы, под заверения чиновников, что «результат обязательно придет», нужно только еще чуть подождать и ни в коем случае не сворачивать с пути, избранного в высоких кабинетах.
В реализации реформы власти готовы зайти очень далеко, не считаясь с потерями для науки. Сопротивление академиков РАН реформаторам не ослабевает, что заставляет Минобрнауки наращивать давление, принимая все более радикальные решения: безо всякого экспертного обсуждения уничтожили весьма успешную Россельхозакадемию, в апреле 2015 года глава ФАНО уволил собственным приказом руководителя Института аналитической химии (ГЕОХИ), по сути за критику агентства, причем без согласования с Российской академией наук. Коллективным протестом академиков решение удалось отменить, однако очевидно, что ФАНО стремится к замене ключевых кадров на людей, лояльных министру и реформе. Этому служат планы по увольнению всех руководителей старше 70 лет — это половина всех директоров институтов, объединение научных учреждений в крупные центры со слиянием бухгалтерий. При этом уменьшится фиксированный бюджет институтов, что приведет к сокращению зарплат и штатов. Ведь оптимизация — излюбленная мантра реформаторов.
В основу пресловутой эффективности ученых и институтов заложены совершенно неверные критерии, например, тот же индекс цитируемости, который как раз в самых новаторских областях исследований ничего не говорит. Много ли будут цитировать ученого, разрабатывающего принципиально новое направление? А ведь именно от этого зависит «эффективность» ученого в новой системе, а значит и его финансирование.
Всё идет к тому, что вскоре чиновники будут сметать целые научные направления, которые покажутся им неэффективными, ведь сам принцип, что наукой управляют люди, глубоко чуждые ей, вряд ли претерпит изменения в рамках нынешнего политического режима. Наука — сложная система, значимость тех или иных её элементов зачастую совсем не очевидна, и предсказать, какие из текущих исследований станут прорывными в будущем — далеко не всегда возможно. И совершенно ясно, что подход, предполагающий снятие с довольствия всех, чья польза вызывает у чиновников сомнения — разрушителен для российской науки.
Даже в общем финансировании науки нет никакого продвижения — оно по прежнему составляет 1% от ВВП, хотя реформа как правило предполагает увеличение бюджета той или иной отрасли. Находятся ли еще те, кто действительно верят, что «результат обязательно придет…»? Или же под результатом подразумевается ликвидация науки как фактора бытия нашей страны?
В целом, на примере реформирования науки мы видим, что либеральные реформы остаются самоцелью для нынешней российской власти — конкретные результаты страны далеко на обочине её интересов. Страна может иметь будущее только при полном её переформатировании на принципиально новых, постлиберальных, основаниях.
