Генри Киссинджер остается одним из самых цитируемых политиков Запада. Бывший государственный секретарь и помощник президента США по национальной безопасности – как считается – главный носитель реальной политики. Недавно Киссинджер посетил Москву. Съемка его встречи с Владимиром Путиным была сугубо протокольной – без слов. О чем они говорили, неизвестно.
Потом были у Киссинджера и другие встречи. На одной из них – в Центре внешнеполитического сотрудничества имени Е. М. Примакова – ему вручили бюст Евгения Примакова, с которым они возглавляли российско-американскую “группу мудрецов”.
О проблемах большой политики и поиске путей их решения Генри Киссинджер рассказал в интервью “Вестям в субботу”.
– Доктор Киссинджер, происходящее в мировой политике — это самый опасный момент или вы в своей жизни видели и похуже?
– Это самый сложный момент в международной политике, но не самый опасный.
– На Западе много тех, кто в отношении России предпочитают конфронтацию или даже, как вы сказали в интервью The National Interest, “сломать” нашу страну или сторониться ее, а вы все сюда приезжаете. Почему?
– Потому что Россия — это страна такой географической величины, которая делает ее неотъемлемой частью мирового устройства. Россия — это страна с глубокой историей, сохранившая равновесие в мире благодаря воле ее народа, готового испытывать трудности ради независимости и целостности своей страны. Россия внесла огромный вклад в копилку мировой культуры. Когда я размышляю о миропорядке, то рассматриваю Россию как его необходимую составную часть. Разумеется, я не всегда согласен с тем, что Россия делает, но я никогда не смогу представить себе мировой порядок без вашей страны.
– Недавно вы выступили с речью, в которой ни разу не упомянули Китай и Европу, что наталкивает на некоторые мысли. Получается, что высшая лига мировой политики — это по-прежнему Россия и США – страны, которые способны и готовы использовать военную силу по своей воле, что и является в мировой политике твердой валютой?
– Европа и Китай, конечно, занимают много места в моих размышлениях. Я родился в Европе. А одним из ключевых рабочих направлений в моей внешнеполитической работе был Китай. Но в повестке сегодняшнего дня — российско-американские отношения. Америка и Россия были вместе во времена чудовищной войны и в жуткий послевоенный период. Да, они были по разные стороны, но то был мир событий, огромных по величине. Но все же я бы не стал рассуждать категориями “кто и как может повоевать”, хотя способность рисковать за свои убеждения – атрибут статуса великой державы.
– Получается, это как раз то, что сделал господин Путин, — вернул Россию на мировую политическую карту в этом смысле?
– Автоматически об этом не скажешь, когда страна применяет силу. Но у меня есть возможность поддерживать диалог с господином Путиным вот уже более 15 лет. Благодаря этому важнейшему обмену мнениями я всегда возвращаюсь домой с ясным видением российской точки зрения.
– Вы сказали, что, если бы в 70-е кто-нибудь сказал вам, что американская и российская армии будут бомбить кого-то на параллельных курсах в самом сердце Ближнего Востока, в Сирии, то вы бы назвали этого человека сумасшедшим. И вот это происходит сейчас.
– Да, но это не может быть нормой. У этого должна быть общая цель. В противном случае ситуация будет все опаснее и опаснее.
– Что Америка и Россия могут сделать сейчас на Ближнем Востоке вместе?
– Мне представляется, что у Россия и США заинтересованы в предотвращении появления в мире неуправляемых пространств, особенно тех, которые не просто появляются, а еще и угрожают мировому равновесию. Поэтому очень важно, чтобы Россия и США вели постоянный диалог.
– Франция и Германия были теми странами, которые участвовали в запуске “Минска-2” по разрешению украинского кризиса. Ваш хороший друг Евгений Примаков незадолго до своей кончины отметил, что окончательное решение по Украине будут принимать Россия и США. То же говорите и вы, не в обиду немцам будет сказано. Каким должно быть вновь обретенное равновесие по Украине?
– Франция и Германия — это ведущие европейские страны, которые географически намного ближе к Украине, чем Соединенные Штаты. Я не устаю повторять: результатом переговоров по Украине должно стать то, чтобы она стала мостом между Востоком и Западом, а не форпостом в борьбе Запада с Востоком или Востока с Западом. Это требует новой формы мышления.
– Каким вы видите новый российско-американский диалог по стратегическим вопросам? Должны ли это быть встречи президентов? Или вы подразумеваете какой-то новый формат постоянных консультаций, например, в Женеве?
– Что касается американской стороны, то нам не помешал бы некий советник главы государства, обладающий особыми знаниями и пониманием России. Уже при следующей администрации, скорее всего, такой человек мог бы курировать всю множественность переговоров. Не буду указывать, какие шаги должны предпринять российские власти, но ясно одно: должен существовать легко реализуемый канал взаимодействия.
– К слову, а кто будет следующим президентом США?
– Мне уже пришлось говорить про президентские дебаты в Соединенных Штатах. Это такой катарсис – очищение через страдание – во внутренней политике – от региона к региону.
– То есть мы пока не должны дергаться на иные радикальные высказывания по политике внешней?
– Не стоит считать, что мнения, высказанные кандидатами, сыграют значительную роль в долгосрочной перспективе международных отношений. Кто бы ни занял Овальный кабинет, ему придется взглянуть на новые реалии, которые сложились в мире. В ходе этих насыщенных и не всегда понятных дебатов, многие сказанные слова со временем станут безотносительными. На мой взгляд, Россия и США должны предпринять серьезные усилия, чтобы разрешить за этот год то, что им по силам разрешить. Да, во второй половине этого года начнется новый процесс, но вне зависимости того, кто станет президентом; это не должно быть завязано на одной партии.
– Вы скучаете по Евгению Примакову?
– Мне нравился Примаков. Мы должны были относится друг к другу с подозрением, но в то же время быть полезными друг другу. Иногда он со мной соглашался, иногда нет. Он всегда был осторожным. Это очень по-русски – такое отношение корнями уходит в историю. Но вот чего у Примакова не отнять, так это колоссальной человечности. Я скучаю по нему как по человеку.
– Что бы вы выбрали для мировых держав нашего времени – новую Ялтинскую конференцию, новый Венский конгресс или новый Вестфальский мир?
– Приведенные вами примеры нельзя назвать точными историческими моделями. Я бы хотел видеть ответственные страны, которые осознали бы последствия от краха мирного уклада жизни, собрались бы вместе и сошлись на общих базовых принципах, после чего способствовали бы их исполнению. Если вернуться к вашим примерам, то в каждом из них можно увидеть одно и то же – необходимость выйти на общее решение.
