На бескрайних просторах империи отметили приход Нового, 1916 года. Как водится, весело, с размахом. И это несмотря на то, что Россия все глубже увязает в трясине Первой мировой войны. Она идет уже третий год и финала этому кошмару не видно. Каждый день газеты печатают списки убитых офицеров. Нижние чины упоминаются лишь в случае совершения подвига…
Российская экономика испытывает невероятное напряжение. Тем более что в топку войны приходилось бросать все новые и новые средства. Военные расходы от 1655 миллионов рублей в 1914 году достигли 14573 миллионов в 1916 году.
Россияне привыкли к виду оборванных беженцев, слоняющихся по улицам в поисках съестного и выпрашивающих милостыню, стуку костылей инвалидов, очередям в магазинах. Были введены карточки, впрочем, только на некоторые продукты и сахар. И не везде, а лишь в ряде губерний, близких к фронту.
К слову, карточки воцарились в стране уже после падения царского режима. Но не потому, что он был лучше Временного правительства. К лету семнадцатого времени вся промышленность России дышала на ладан. А накренилась, зашаталась Россия еще раньше…
В феврале 1916 года посол Франции Жорж Палеолог побывал в Мариинском театре на балете «Спящая красавица». Красочный спектакль вызвал у дипломата неожиданные ассоциации: «И я сказал себе, что и русская ладья тоже несется по водам, над которыми навис туман. Но я боюсь, что, когда произойдет смена декораций, мы увидим перед собой что-то совсем другое, только не залитый огнями дворец…»
Палеолог пришел к выводу, что «русский исполин опасно болен. Ибо социальный строй России проявляет симптомы грозного расстройства и распада». Ему вторит «Божий человек» — Григорий Распутин, предрекающий России все мыслимые и немыслимые беды. Патриотизм в обществе давно растаял, осталось лишь чувство глубокой досады от бессмысленности происходящего. Обыватели кривятся и плюются, читая обращениеНиколая Второго: «…я шлю вам привет, мои доблестные воины. Сердцем и мыслями я с вами в боях и окопах, призывая помощь Всевышнего на ваши труды, доблести и мужество… Я вступаю в Новый год с твердою верою в милость Божию, в духовную мощь и непоколебимую твердость и верность всего русского народа и в военную доблесть моих армии и флота…»
И не ведает царь-батюшка, что править страной ему осталось всего год с лишним. И поезд, который увезет его на станцию с символическим названием Дно, уже стоит под парами.
Однако будущие ниспровергатели, бунтари и не думают о революции. Да и не собрались они вместе. Кстати, где они были в шестнадцатом году?
Сталин — в России, его призывают в армию, но из-за травмы руки, полученной в детстве, признают негодным к строевой службе. Троцкий живет в Париже. В сентябре его высылают из Франции, и он отправляется за океан, где намерен обосноваться. Ну а Ленин сКрупской переехали из тихого Берна в столь же спокойный Цюрих. Там они прожили до апреля семнадцатого, когда настанет черед возвращаться в бунтующую Россию…
Благочинная прежде столица стала местом, где творятся ужасные преступления. В Петрограде разбойничают не только лихие люди, но и служивые — солдаты и матросы. Генерал-губернатор Кронштадта адмирал Роберт Вирен писал в Главный морской штаб в сентябре 1916 года: «Крепость — форменный пороховой погреб. Мы судим матросов, уличенных в преступлениях, ссылаем, расстреливаем их, но это не достигает цели. Восемьдесят тысяч под суд не отдашь!»
Как и прежде, истина в вине. Объявленный в 1914 году сухой закон — никакая не помеха возлияниям. Половые в трактирах обращаются к гостям с иронической усмешкой: «Вам какого чайку-с — красного или белого?» Да и в прифронтовой зоне продажа водки разрешена — ею снабжаются солдаты и офицеры.
«В деревнях никакого порядка, — вспоминал офицер А.И. Черняцов, после госпиталя приехавший в свое имение в Орловской губернии. — Везде пьяные морды, везде можно купить самогон. Для того, чтобы раздобыть денег на выпивку, продают все, даже крыши собственных домов… Еще год-два назад можно было спокойно пройти по улицам деревень. Сейчас все резко изменилось: могут запросто раздеть, побить и даже заколоть. И все это — посередь белого дня…»
Да, гонят, гонят — не германцев прочь с русских земель, а самогон — повсюду. Правда, и на передовой же малость просветлело — после Великого отступления 1915 года фронт стабилизовался. Снятый с должности и обвиненный в злоупотреблениях, военный министрВладимир Сухомлинов арестован и посажен в Петропавловскую крепость. Но неужто этот праздный усач, большой любитель удовольствий и хорошеньких женщин был виной отвратительного снабжения, снарядного голода и прочих бед Русской армии? Неведомо, но число снарядов в 1916 году значительно увеличилось. Возросло и количество орудий, пулеметов, винтовок. А силища-то какая! На 1-е февраля 1916 года в действующей армии находилось 80 тысяч 633 офицера, 4 миллиона 587 тысяч нижних чинов, 12 с лишним тысяч врачей. Да еще в запасных частях — более полутора миллиона человек.
Давненько Русская армия не думала о наступлении, а тут — самое время… На заседании Военного совета в апреле 1916 года командующий Юго-Западным фронтом генералАлексей Брусилов, глядя в лицо царю, заявил: «По моему мнению, мы не только можем, но обязаны предпринять наступление, и я лично убежден, что у нас есть шансы на успех». Николай Второй, однако, оптимизма не разделял, опасаясь новых неудач. Смущал его и назойливый, злой шепот царицы-немки…
Однако в конце мая 1916 года передовые части Русской армии устремятся в прорыв, названный историками Брусиловским, и разнесут в клочья австрийский фронт. Тот же Николай возликует: «Наконец-то слово „победа“ появилось в официальном сообщении».
Тем временем в столице происходят странные вещи. Весьма пожилого — 76 летнего — председателя Совета министров Ивана Горемыкина, которого западные дипломаты характеризовали как примерного скептика, сменил господин с мрачной немецкой фамилиейШтюрмер. Ветер перемен подул из покоев императрицы, которую народ с нарастающей злобой называл германской шпионкой. Главное было, по словам Александры Федоровны, что «он очень ценит Григория (Распутина — В.Б.)… Штюрмер — честный и превосходный…»
И слабовольный царь пошел у жены на поводу, несмотря на хор протестующих голосов. Так,Палеолог считал, что «как личность, он (Штюрмер — В.Б.) ниже среднего уровня. Ума небольшого; мелочен; души низкой; честности подозрительной; никакого государственного опыта и никакого делового размаха. В то же время с хитрецой и умеет льстить». Скажете, мол, Палеолог — иностранец и ему не стоит доверять? Извольте, вот авторитетное мнение русского — бывший премьер Владимир Коковцов называл Штюрмера «бесталанным и пустым человеком».
Но еще большая беда таилась в германофильстве нового премьера — явном и тайном. Однажды посол Северо-Американских Соединенных Штатов — так раньше называли США — в России Дэвид Френсис увидел Штюрмера перед зеркалом. Тот, думая, что находится в одиночестве, подкручивал перед зеркалом усы «а ля Вильгельм Второй». Маленький штрих, но красноречивый!
В Берлине радостно потирали руки. Не только по поводу назначения немца главой русского правительства, но и от предвкушения окончательного поворота в войне. «Мы сделали огромные шаги в направлении полного крушения России, — писал генерал Эрих Людендорф. — Германский солдат полностью убедился в своем неоспоримом превосходстве над русскими». Впрочем, более реалистичный Пауль фон Гинденбург был более осторожен: «Русский медведь, нет сомнения, кровоточит от ран, но он избежал смертельных объятий… Сможет ли он восстановить жизненные силы и осложнить ситуацию для нас снова?»
И русский медведь воспрянул! Это доказал легендарный Брусиловский прорыв. Победа Русской армии была впечатляющей, австро-венгры были разбиты наголову. Но успех мог стать и вовсе грандиозным, если бы не оторванность авангардов, слабость российских железных дорог, не позволившая подтянуть резервы с других фронтов и развить наступление. Германия была вынуждена спасать своего незадачливого союзника…
Между прочим, 1916-й мог стать последним годом Первой мировой. В том случае, если бы сепаратные переговоры представителей слабеющей Германии и испускающей дух России увенчались бы результатом. Это, возможно, могло спасти империю Николая Второго от гибели.
Фантазия красива, но беспочвенна, ибо согласиться на наглые требования немцев означало для России не только потерять престиж великой державы, но и рухнуть лицом в политическую грязь. Германцы настаивали на отторжении русских провинций Курляндии и Эстонии, присоединении Литвы к Восточной Пруссии и даровании независимости Польши. Впрочем, данный статус превращался в формальность, ибо в тайном соглашении говорилось, что политическая ориентация страны должна определяться Германией и Австро-Венгрией…
Русская армия была велика, однако ее надежность оставляла желать лучшего. Свидетельство тому — факт малоизвестный, но красноречивый. Генерал Алексей Куропаткин предложил использовать на Восточном фронте японские (!) войска. Как известно, сей полководец был не раз бит потомками самураев в Русско-японскую войну и относился к ним с большим пиететом. Куропаткин называл их «сильные и упертые части».
Самое любопытное, что эта экзотическая и оскорбительная для русских идея долго носилась в воздухе. В октябре 1916 года она всплыла в разговоре Николая Второго и посла Великобритании Джорджа Бьюкенена. «Япония уже снабдила русскую армию оружием и амуницией, — сказал дипломат, — и в настоящее время как раз возможно, что ее можно было бы побудить послать контингент войск на русский фронт, если бы ей была предложена существенная компенсация». Царь в принципе не возражал, но поинтересовался размерами и формами оплаты легионеров. Японцы не стали мелочиться и попросили взамен северную часть Сахалина. О реакции царя ничего не известно, но японцы на Восточный фронт не прибыли…
В другой беседе с царем Бьюкенен позволил себе дать оценку положения в России, говорил об опасном нарастании германского влияния в высших сферах. Николай Второй насупившись, возражал. Посол отмечал, что монарх, как всегда, был полон иллюзий и не оценивал ситуацию в черных красках. При этом царь обещал противостоять влиянию прогерманских сил. Ему, наверное, можно было верить. Но жене и Распутину — вряд ли…
В канун Первой мировой войны, Николай Второй выступил на выпуске юнкерских училищ. Он был уверен в себе, взор горел оптимизмом. Царь произнес фразу, которую уместно было с горькой усмешкой вспомнить в 1916 году: «Франции надо продержаться две недели, пока Россия не отмобилизуется и „накладет“ Германии как следует».
Напоследок еще один исторический факт. В петербургском ресторане «Донон» ужинают политики. Коковцов говорит Палеологу: «Мы движемся к революции». Но ему возражает не француз, а русский предприниматель Николай Путилов: «Вовсе нет. Мы движемся к анархии. Между ними большое различие. Революционеры пытаются что-то перестроить; анархисты думают только о разрушении».
Интересно, что эти господа говорили после того, как прогрохотали пушки крейсера «Аврора»?…
Валерий Бурт
Источник: svpressa.ru
