«Подождите, мы еще доживем до того времени, когда заседания Политбюро будут начинать с пения молитвы “Царю Небесный”», – однажды произнес в кругу своих сотрапезников митрополит Никодим Ротов, в 60-е и ранние 70-е – председатель Отдела внешних церковных сношений. Эту фразу можно отчасти считать пророческой.
О том, что так бывает, я впервые узнал в конце 1990-х годов, когда вышел в интернет, а точнее, в ныне забытую социальную сеть ФИДО и стал общаться с православными братьями по вере. Часть из них, пусть небольшая, но зато очень мотивированная, называла себя «православными сталинистами». Нет, речь не шла, как у Проханова, о причудливой амальгаме, в которой настоящий, сочный сталинизм украшался сверху еще и православным крестиком. Тут был изящный конструкт: период правления Сталина был для православных своего рода образцом, к которому надлежало стремиться. Тогда никто не мог предвидеть, насколько востребованной окажется эта идеология. Или они-то как раз ее предвидели?
Чьи будете?
Сначала «православные сталинисты» казались мне вопиющим противоречием в терминах, чем-то вроде «вегетарианских мясников» или «монашествующих порноактеров». Но надо признать, что их логика была на свой лад стройна. Российская история XX века понималась ими примерно так: евреи и большевики развалили великую империю, но их, в свою очередь, уничтожил Сталин и вернул стране имперский блеск, пусть и под иным знаменем. Кроме того, он восстановил церковные структуры и дал им «охранную грамоту», которую затем отнял Хрущев. И к тому же при Сталине утверждались традиционные нравственные ценности.
При этом они не отрицали, что при Сталине в лагерях сгинуло множество людей, в том числе и православных, хотя обычно говорили, что цифры сильно завышены. Да и те жертвы списывались на тяжелые обстоятельства, суровую необходимость, перегибы на местах и т.д. Попытка заговорить о «слезинке ребенка» просто не воспринималась ими всерьез.
Однако никак нельзя сказать, чтобы это были люди из прошлого: пенсионеры, застрявшие в детских воспоминаниях. Нет, это были молодые ребята с амбициями, вполне встроенные в новую капиталистическую жизнь: кто-то стал настоятелем подмосковного прихода, кто-то – экспертом по определению подлинности мощей святых. И самое интересное, что они говорили о себе как о постмодернистах: дескать, всякие формальные противоречия не преодолеваются, они просто снимаются по принципу «так я это вижу». Любовь к православному богослужению, например, без малейших проблем может у них сочетаться с любовью к сталинской пропаганде, разумеется, за вычетом атеизма.
Это было не только описание истории, но и программа на будущее: жесткое авторитарное и самодостаточное государство с православной идеологией вместо коммунистической. И надо признать, что сегодня эта идея звучит все отчетливее в выступлениях тех, кто говорит от имени РПЦ. Можно вспомнить открытие православно-исторической выставки в Манеже, где в равной мере были представлены и репрессии, и великие достижения, причем, как специально подчеркнул патриарх, одно не отменяет другого.
Разумеется, можно было услышать – по крайней мере до недавнего времени – и иные оценки сталинского наследия, прежде всего из уст митрополита Волоколамского Илариона, который обычно воспринимается как главный интеллектуал РПЦ. Но если в 2009 году он открыто и однозначно называл Сталина «чудовищем, духовным уродом», то в 2015-м тональность его рассуждений заметно изменилась: с одной стороны, конечно, были репрессии, с другой – исторические заслуги «тех, кто со стороны нашего государства вел войну, чтобы мы победили, а не проиграли».
И сегодня уже никого не удивляет, что митрополит Иларион, считавшийся некогда самым либеральным в окружении патриарха, призывает «отказаться от либеральных штампов» в пользу слияния церкви с государством.
А для симметрии – мнение образцового консерватора, отца Всеволода Чаплина: «Да, Сталин укреплял государство, восстанавливал его внешнюю мощь, но не смог отказаться от безбожной идеологии и большевистской социальной механики, которая и привела в конечном итоге Союз к гибели. Сталинский ум и эффективность в вопросах государственной политики и управления вовсе не дают оснований считать его христианином». Тут акценты расставлены несколько иначе, но перед нами пример того же «сбалансированного» подхода: репрессии, но и достижения. Выводы на будущее ясны: репрессии не должны быть массовыми, а идеология должна быть не атеистической, а православной.
Риторическая причина
Что же это, новый мейнстрим, консенсус либералов и консерваторов? И да и нет. Нет, потому что большинство простых верующих и иерархов, по моему мнению, не придают большого значения всему этому православному сталинизму, а многие (как, по-видимому, тот же митрополит Иларион) достаточно хорошо видят его несовместимость с основами христианства, хотя по тем или иным причинам предпочитают не говорить об этом вслух.
А вот что не решаются говорить – это причина сказать «да, мейнстрим». Дрейф публичного разговора РПЦ в сторону православного сталинизма вполне ощутим в последние годы. И это происходит не по замыслу патриарха или кого-то другого, а в силу некоторых объективных причин. Как принято было говорить при Сталине: лично гражданин Иванов не участвовал в контрреволюционных действиях, но объективно он в силу своего социального происхождения является контрреволюционером.
Почему это выходит так? Назову три причины: риторическую, историческую и организационную.
Риторическую понять проще всего: если начать говорить о чуждых либеральных ценностях и идеологическом противостоянии бездуховному Западу, нужно все же обрести и некоторую собственную систему взглядов, причем не только религиозную, но скорее политическую и социальную. Строить воздушные замки можно до бесконечности, а в реальности у постсоветского человека есть опыт только одной нелиберальной антизападной идеологии – советской. И это с неизбежностью означает, что любые попытки создать иной идеологический конструкт того же рода приводят лишь к возрождению классической советской модели с некоторыми модификациями – например, с восьмиконечным крестом вместо серпа и молота и с триколором вместо красного знамени. Семьдесят с лишним лет – это все-таки не сорок, как в Восточной Европе и Прибалтике, тут произошла смена поколений и необратимая утрата преемственности.
Если бы в церкви существовали независимые дискуссионные площадки и полная свобода высказываний, то, вероятно, мы бы увидели богатую палитру мнений по самым разным социальным и политическим вопросам, и, скорее всего, православный сталинизм занимал бы на ней достаточно скромное место. Но уже в апреле 2012 года патриарх публично назвал несогласных с ним священников «предателями в рясах», и лейтмотив любой публичной речевой активности с тех пор сводится к призывам сплотить ряды и встать на защиту.
А что, собственно, защищать? Бога и Церковь как Тело Христово? Мы сами прибегаем к ним в поисках спасения. Церковные святыни, которые подвергаются поруганию (в 2012 гду о них и шла речь)? Но с недавних пор эту задачу решают правоохранительные органы, и весьма эффективно. Или церковь как земной институт? Но ее опять-таки защищает государство.
Значит, главной святыней, на защиту которой предлагается встать в единый строй, оказываются «традиционные ценности», явно выходящие за рамки религиозных догматов и обрядов. Это, если угодно, некий привычный уклад, целенаправленный антимодерн – что в нашем случае, как уже было сказано, означает возвращение к советскому опыту с косметическими поправками.
Жажда реванша
Вторая причина историческая. Православные сталинисты не устают напоминать, что именно Сталин в 1943 году не просто прекратил гонения на церковь в СССР, но фактически возродил ее как земную организацию. Сталин дал все необходимые ресурсы, и дал в избытке, особенно если вспомнить, в каком состоянии находилась в том самом году вся страна. Понятно, что он преследовал свои собственные цели: требовалось возбуждать в народе патриотические чувства, нужно было налаживать отношения с западными союзниками, да и немыслимо было бы советским солдатам закрывать в освобожденных селах и городах церкви, заново открытые при фашистах.
В результате был заключен своеобразный конкордат: церковь помогает государству в решении некоторых задач по воспитанию населения и по созданию положительного имиджа для зарубежных партнеров, а государство гарантирует церкви терпимость в известных пределах и даже некоторое благосостояние. Именно в рамках такой системы были воспитаны иерархи старшего поколения, они в отрочестве застали последнюю волну серьезных гонений на церковь в СССР, инициированную Хрущевым, который обещал показать по телевизору последнего попа. Гонения продолжались до самой его отставки в 1964 году. А в следующем году Володя Гундяев, мальчик из священнической семьи и будущий патриарх, поступил в Ленинградскую духовную семинарию.
Унижения юности не забываются никогда, но дело не только в этом. Вся структура церковного управления после 1943 года была настроена на взаимодействие с тоталитарным государством, и, конечно, перестроить ее было сложно в силу естественного церковного консерватизма. Да и не особенно хотелось перестраивать. Все послевоенные годы те, кто управлял РПЦ, мечтали не столько о новой модели церковно-государственных отношений, сколько о государстве, которое наконец-то откажется от атеизма и примет православие, как сделал некогда император Константин. Все то же самое, только теперь в нашу пользу.
«Подождите, мы еще доживем до того времени, когда заседания Политбюро будут начинать с пения молитвы “Царю Небесный”» – такую фразу, как сообщает архимандрит Августин (Никитин), однажды произнес в кругу своих сотрапезников митрополит Никодим (Ротов), в 60-е и ранние 70-е – председатель Отдела внешних церковных сношений. Будущий патриарх Кирилл был его учеником, секретарем и затем преемником. Пожалуй, можно считать эти слова пророческими.
Традиционный авторитарный уклад
Итак, третья причина – организационная – вытекает из второй. Церковные структуры (опять-таки не будем их смешивать с мистической реальностью Тела Христова!) выстроены все по тем же образцам, которые восходят то ли к сталинским, то ли к феодальным временам. Это очень жесткая вертикаль власти, скрепленная безусловными сверхценностями. Неподчинение священника епископу обычно трактуется как измена данной единожды присяге, и о трудовом кодексе тут можно забыть: делай то, что говорит начальство, или уходи. Стоит ли удивляться, что система, выстроенная на жестком авторитаризме с уклоном в тоталитаризм, склоняется к другой подобной системе вне зависимости от предпочтений отдельных личностей?
Но тут нужно сделать одну очень важную оговорку: этот стиль вполне постмодернистский. От настоящего сталинизма не убежишь, он тотален – а в церковных структурах вертикаль заканчивается на уровне рядового духовенства. Да, оно связано со своим церковным начальством, но вот прихожане уже выбирают совершенно свободно, куда и как часто ходить и что вообще делать. На уровне приходов жесткая вертикаль сменяется жесткой рыночной конкуренцией.
В этом залог прочности этой системы: она удобна начальству, поскольку оставляет в его руках все рычаги управления, и она удобна большинству, потому что ничего от него не требует. В худшем положении оказываются средние, то есть рядовые священнослужители, но и для них много отдушин. Они связаны безусловным подчинением в том, что касается внутрицерковной жизни, зато никто обычно не мешает им заниматься, к примеру, творчеством или бизнесом или семейной жизнью.
Православный сталинизм показался мне в конце девяностых постмодернистским интеллектуальным пижонством. Сегодня все вроде бы изменилось. Все, кроме постмодернизма. Это по-прежнему выстраивание собственной параллельной реальности.
Неизбежность
Обязательно ли православная церковная жизнь должна сочетаться с ностальгией по идеализированному сталинизму? Если посмотреть на опыт православных, в том числе и русских, живущих в Западной Европе и Северной Америке, ответ станет очевиден: нет. Приходы живут достаточно автономно и по иным принципам, причем безотносительно к тому, насколько данный приход «консервативен» или «либерален» по отношению к вопросам внутрицерковной жизни: календарь, постная практика, язык богослужения и т.д. Просто в обществе, основанном на иных принципах, и в государстве, которому совершенно не нужна никакая поддержка со стороны православных идеологов и морализаторов, места для православного сталинизма не остается.
Церковь – часть общества и болеет теми же болезнями, что и общество в целом. Банально, но правда. Хочется видеть, как она ведет остальное общество за собой, и ведет к свету и правде, но история христианства, как, впрочем, и остальных великих учений, изобилует не только ослепительными высотами и катастрофическими провалами, но и ровными, серенькими периодами с температурой «средней по приходу». Похоже, такой период мы сейчас и переживаем.
Андрей Десницкий
Источник: carnegie.ru