Если не формулировать позитивные сценарии, ожидания катастрофы превратятся в самосбывающийся прогноз.
Текущая ситуация в российской экономике является наглядной иллюстрацией того, как кризис в головах приводит к кризису в реальности. Да, есть падающие цены на нефть. Да, есть внешнее давление со стороны наших глобальных конкурентов. Но отнюдь не эти причины являются главными для сокращения инвестиций и падения ВВП.
Пожалуй, один из главных итогов 2014-15 годов в том, что окончательно исчезло представление об идеальной модели развития страны, которое было у элиты в начале 2000-х и которое, на мой взгляд, во многом было заимствовано из опыта Южной Кореи 1960-70-х годов. Это представление стало ломаться в момент кризиса 2008-2009 года, когда пропало ощущение, что раз у нас большие энергоресурсы и от нас зависит Европа, мы можем восстановить свои позиции на международной арене. Мюнхенская речь Путина в 2007 году основывалась на предположении, что экономически сильная Россия вновь может претендовать на участие в управлении миром.
Одновременно стало понятно, что вертикаль власти, которую выстроили в 2000-е и которая позволила навести минимальный порядок после 1990-х, начала давать сбои. Проблема вертикали в ассиметричном прохождении информации. В такой модели управления с хорошими новостями выгодно первым приходить к начальству, а с плохими новостями никто не спешил. В результате реакция на кризис – не финансовый, который был виден в сводках биржевых новостей, а экономический, выражавшийся в сворачивании производства – началась только в декабре 2008 года или примерно через три месяца после того, как на заводах начали отправлять рабочих в вынужденные отпуска.
Следствием этой неадекватности политики осени 2008 года стал слом ожиданий. До этого доминировали умеренно позитивные ожидания. Они строились на том, что если ты не лезешь в политику, занимаешься бизнесом, дружишь с кем надо, то у тебя хорошие шансы долго получать хорошую прибыль, которая покроет высокие издержки ведения бизнеса. А если кому-то что-то не нравится (например, «суверенная демократия») – пожалуйста, двери открыты. Одновременно у людей в госаппарате тоже было ощущение, что в условиях достигнутой социально-политической стабильности они долго будут сидеть на своих местах и много лет смогут собирать ренту.
В кризис выяснилось, что система отнюдь не так стабильна, как это казалось, и власть отнюдь не в полной мере контролирует текущую ситуацию. Первой реакцией на это стал отток капитала, с одной стороны, и усиление давления на бизнес, с другой, так как у некоторых людей на стороне государства возник соблазн зарезать курочку прямо сейчас, потому что яички-то золотые, но будут ли они завтра-послезавтра – кто его знает. Именно этот слом ожиданий, на мой взгляд, объясняет 8%-ное падение ВВП в 2009 году – сравнимое с Мексикой (где шла война с наркокартелями) и худшими экономиками Восточной Европы при несоизмеримо лучших основных макроэкономических параметрах в России.
Еще одним следствием кризиса стало существенное сжатие ресурсов и возможностей для маневра.
Главной целью антикризисной политики по сути было поддержание социальной стабильности – и за счет повышения пенсий и зарплат в бюджетном секторе у нас в 2009 году на фоне падения ВВП наблюдался рост уровня доходов населения. Вместе с поддержкой банковской системы на эти цели была потрачена половина всех резервов – но с 2010 года эти социальные расходы легли тяжелым грузом на бюджет.
В 2009-2011 году мы видели попытки что-то изменить: появилась статья Медведева «Россия, вперед!», стали восстанавливать диалог с бизнесом. Именно тогда укрепились позиции «Деловой Россия», представляющей успешный средний бизнес. Активность именно этого слоя, выросшего на волне экономического бума 2000-х, имеет свое объяснение. Кризис привел к тому, что давление на предпринимателей усилилось, но оно по разному проявлялось для разных категорий бизнеса. Олигархи решали эти проблемы через политические связи, малые фирмы уходили в тень, а средним предприятиям деться было некуда – так как у них уже были видимые активы, но при этом у них заметно упала маржа и откупаться стало нечем. В итоге именно в этой группе сложились стимулы для коллективных действий по изменению инвестиционного климата. По сути «Деловая Россия» предлагала новый контракт между властью и бизнесом – инвестиции и экономический рост на базе успешных средних компаний в обмен на улучшение деловой среды. Для этих целей в конечном счете вводились запреты на аресты предпринимателей на стадии следствия, внедрялись механизмы ОРВ, создавалось Агентство стратегических инициатив, была запущена Национальная предпринимательская инициатива (с идеей радикально улучшить позиции России в рейтинге Doing Business).
Все эти меры дали определенный эффект, но политические события 2011 года и реакция власти на них для экономических агентов оказались гораздо более значимыми.
Если в 2008-2009 годах выяснилось, что экономическая база существующей модели неустойчивая, то в декабре 2011-го стало понятно, что и «вертикаль власти» качается. Ответом на это стала политическая мобилизация в период президентских выборов 2012 года – с развертыванием патриотической пропаганды на государственных телеканалах и раздачей обещаний ключевым социальным группам: от врачей и учителей до военных. После выборов эти обещания были документально закреплены указами Путина, что было важно для поддержания высокого рейтинга власти. Но для элит «майские указы» стали фактором усиления неопределенности – поскольку вдумчивым людям было понятно, что реализовать все это физически невозможно: на это просто нет денег.
Тогда же власть активно стала использовать иные ресурсы для мобилизации – с поисками внутренних и внешних врагов – и все более стала опираться на силовиков.
Однако рост политического влияния силовых структур имел свою проекцию на экономику.
Например, только эмиграция ректора РЭШ Сергея Гуриева в середине 2013 года после обысков и допросов по «делу экспертов», на мой взгляд, с точки зрения «вклада» в деловой климат стоила доброй половины усилий, потраченных правительством на улучшение технических условий ведения бизнеса по методологии проекта Doing Business.
Иными словами, с 2012 года разные ветви власти – в частности, экономический блок правительства и силовые ведомства – по сути, проводили взаимоисключающую политику, что лишь усиливало негативные ожидания в элите. Наглядное подтверждение этих негативных ожиданий – устойчивый отток капитала из страны.
Такое «раздвоение сознания» в текущей политике не является случайным. Оно вытекает из утраты нынешней властной элитой видения будущего. Вся наша госпропаганда последних трех лет обращена в прошлое. Недавний фильм «Президент» очень хорошо сделан, но там нет ни слова о будущем: либо великое прошлое, либо сохранение страны как главное достижение 2000-х. У правящей элиты нет позитивной идеи, которую она могла бы предложить обществу. Здесь возможна аналогия с 1968 годом – когда ввод советских войск в Чехословакию и «замораживание» реформ внутри страны фактически означали признание идеологического поражения СССР. На подспудном уровне сохраняется надежда, что снова восстановятся цены на нефть и все будет как в 2000-е.
Вот только думающей части общества это «продать» нельзя.
Однако «кризис в головах» наблюдается не только на стороне власти. Политическая оппозиция у нас маргинальна не только потому, что власть ее задавила, но и потому, что она тоже не может предложить какой-либо конструктивный выход из сложившихся тупиков. В этом отношении был показателен один семинар, проходивший в мае 2014 года с участием ведущих либеральных экспертов. Там обсуждалось возможное развитие событий после присоединения Крыма и начала военных действий на Украине. Озвучивались два сценария. Первый, поддержанный большинством, – система управления отстроена, резервов много, социальная поддержка есть, оппозиции практически нет, поэтому 10-12 лет вся эта конструкция точно простоит, ну а потом рухнет с большим шумом и все будет плохо. Второй сценарий – все разговоры про устойчивость режима это иллюзия, система управления настолько неэффективна, что она очень быстро проест все имеющиеся ресурсы и через полтора-два года рухнет. Полтора года прошли – пока не рухнула. Но ключевой (и остающийся без ответа) вопрос в другом: а что будет после того, как все рухнет? Снова демократизация, приватизация и либерализация?
Эксперты из либерального лагеря уже 15 лет повторяют примерно одни и те же тезисы. Но почему эти тезисы не смогли реализовать такие либеральные реформаторы, как Греф или Кудрин, обладавшие большими полномочиями и «доступом к телу» первого лица? Здесь, может быть, стоит задуматься о природе массовой поддержки присоединения Крыма.
Кремлевские политтехнологи – люди, безусловно, способные. Они смогли уловить и использовать в интересах власти эти настроения в обществе, они поддерживают их с помощью пропаганды.
Но важно понимать, что эти патриотические и антизападные настроения нельзя создать одной пропагандой.
Стоит вспомнить взлет популярности Примакова в мае 1999 года – после того, как по дороге в США, получив информацию о начале военных действий НАТО против Югославии, он развернул свой самолет над Атлантикой и вернулся в Москву. Никакой антизападной пропаганды в СМИ, равно как и госконтроля над СМИ тогда не было. Это было реакция обычных граждан, которым в 1990е годы внедрение импортированных с Запада экономических и политических институтов не принесло особого счастья.
Присоединение Крыма стало шагом, обеспечившим политическую поддержку режима со стороны таких рядовых граждан в условиях, когда каких-либо экономических выгод предложить избирателям власть уже не могла. Но с точки экономики этот шаг стал точкой невозврата.
Ни один политик, который будет управлять Россией в обозримом будущем, отдать Крым обратно не сможет.
Но это означает, что западные санкции (с ограничениями в доступе к капиталу и технологиям для российских компаний) – это всерьез и надолго. Мы, конечно, можем искать «асимметричные ответы» (как это сейчас происходит в Сирии, где Россия пытается доказать, что она нужна миру), но взаимное недоверие с западными партнерами будет сохраняться многие годы. И поэтому нам придется выстраивать экономические стратегии с учетом новых политических ограничений. Возможно ли развитие в таких условиях?
В этом году Институт анализа предприятий и рынков проанализировал активность объединений иностранного бизнеса в России – таких, как Американская торговая палата, Ассоциация европейского бизнеса, Союз китайских предприятий и другие. Были проведены интервью в 18 национальных ассоциациях, а также опрос фирм-членов. Что показал этот проект? Несмотря на санкции и вхождение в кризис, долгосрочные оценки перспектив российской экономики у иностранных инвесторов были позитивны. Они сами объясняли их следующими аргументами:
1) Наличие природных ресурсов – это не только нефть и газ, но также металлы, лес, земля. Ценность этих ресурсов будет увеличиваться по мере их исчерпания в других странах.
2) Структурные диспропорции, унаследованные за десятилетия плановой экономики. Они до сих пор до конца не исправлены и поэтому существуют ниши, где компании могут расти по экспоненте многие годы.
3) Качество рабочей силы. Уровень образования, несмотря на все наши стенания, в России по-прежнему заметно выше, чем в других развивающихся странах. И это дает возможность для размещения здесь более сложных производств.
4) Доходы населения: за 2000-е годы они у нас заметно выросли. И в отличие от других развивающихся стран, речь идет о городском населении с высоким уровнем образования, которое предъявляет спрос на достаточно качественные товары.
Сочетание всех этих факторов позволяло нашим респондентам говорить, что при нормальной политике в России возможен стабильный экономический рост на уровне 5-6% в год. Что мешает этому?
Прежде всего – глубокое недоверие между бизнесом и властью.
В недавней российской истории такое уже было в 1990-е годы. Следствием стал финансовый кризис августа 1998 года, за которым последовало сильное потрясение политической системы и высокая степень неопределенности. И, откровенно говоря, у людей во власти внятных идей тогда не было. Правительство Евгения Примакова (в котором за экономику отвечал бывший председатель Госплана Юрий Маслюков), по сути, не предпринимало никаких активных действий. Но параллельно шел активный диалог между элитами на разных площадках – от либерально-рыночного Клуба-2015 до консервативно-патриотического Совета по внешней и оборонной политике. Результатом этого диалога стало осознание необходимости восстановления государства и взаимного «ограничения аппетитов», а также выработка определенных прагматических решений – таких, как реформа налоговой системы. В сочетании с позитивным экономическим эффектом от девальвации, запустившим экономический рост, этот диалог между ключевыми элитными группами привел к изменению ожиданий в обществе и стал основой для позитивной динамики начала 2000-х.
Возможен ли такой диалог сегодня? Ответ на этот вопрос зависит от того, в какой мере доминирующие сегодня силовые элиты осознают, что военно-политические амбиции России несостоятельны без достаточной экономической базы, и насколько они вместе с другими элитными группами способны к выработке внятного «образа будущего» для страны.
Мы сейчас находимся на развилке. Мы можем какое-то время на ней балансировать (что собственно и делает нынешняя правящая элита, пытаясь сохранить поддержку масс в краткосрочном периоде). Но такое балансирование само себе генерирует негативные ожидания и поэтому оно вряд ли может продолжаться долгое время. И если не пытаться формулировать прагматические позитивные сценарии, реализуемые в сегодняшних политических ограничениях, то эти негативные ожидания превратятся в самосбывающийся прогноз.
Андрей Яковлев
Источник: forbes.ru
