В марте 1983 года президент США Рональд Рейган выступил с докладом на заседании Национальной ассоциации евангелистов в Орландо, штат Флорида.
В своей речи сороковой президент Соединенных Штатов открыто раскритиковал Советский Союз, между делом назвав его Evil Empire. В Кремле всерьез обиделись – клеймо центра мирового зла высшему руководству страны не понравилось. Обиду через СМИ быстро донесли до народных масс, получилась маленькая неприятность международного масштаба. Только через несколько лет, когда в страну хлынул поток записанных на видео западных фильмов, советским гражданам стала понятна отсылка бывшего актера Рейгана к насчитывавшей на тот момент уже три фильма саге «Звездные войны».
В СССР о фильме просто не знали. Для обычных граждан это было естественно; как ни странно, и те, кому массовую культуру политического оппонента по должности следовало бы знать, оказались не на высоте – в итоге никто не донес до политического руководства смысл заокеанской издевки. К середине 80-х, когда стало понятно, что это была шутка, уже началась перестройка, и заграничные насмешки были не так актуальны, хватало своих – в самых разных слоях трещавшего по швам советского общества вовсю насмехались над собственной страной. Исход холодной войны было сложно предугадать, но более убедительного способа продемонстрировать превосходство Штатов в глобальном противостоянии было бы сложно придумать. Когда одна сторона противостояния иронизирует, а другая обижается, сразу становится понятно, на чьей стороне сила.
Дети космоса
Я родился в конце шестидесятых, детство моего поколения пришлось на расцвет прекрасной эпохи освоения космоса. В детском саду нас встречал добродушной лупоглазой улыбкой пластмассовый луноход, для детей постарше снимали «Приключения Электроника» и «Иванушку из Дворца пионеров» – мультфильм о пионере-«ботанике», который побеждал нечистую силу с помощью законов физики. Наука в стране приобрела статус почти что государственной религии – и, конечно, космос в этой «религии» был основой: идея покорения просторов Вселенной прекрасно ложилась на почву нашей традиционной национальной идеи – освоения неведомого пространства.
Когда Мэтт Тэйлор, лицо первого в истории искусственного спутника кометы «Розетта», этой осенью приезжал с лекцией в Москву, его спросили: что сильнее всего повлияло на ваш выбор профессии? Он сказал забавную вещь: первое – это хорошее образование, второе – то, что он смотрел «Звездные войны». Думаю, он не лукавил. Среди отечественных ветеранов космической науки тоже много тех, кого заворожили первый спутник и первый человек в космосе. Несколькими маститыми учеными может похвастаться сообщество выпускников астрономического кружка Московского дворца пионеров. Я и сам в свое время осознанно поступил на Физтех и пошел работать в Институт космических исследований Академии наук СССР, потому что с детства твердо знал: космос – это безумно интересно. У нас была своя романтика космоса. Но своих «Звездных войн» у нас не было.
Медийный эффект
Конечно, космос жил в произведениях советских фантастов и в переводной литературе, которой тогда издавалось очень много. Алексей Толстой еще в начале века придумал инопланетянку Аэлиту, Кир Булычев создал галактику для своей Алисы, Тарковский снимал шедевры по мотивам «Соляриса» и «Пикника на обочине». Маршрут Москва – Кассиопея казался таким же естественным, как Москва – Ленинград. Этого культурного багажа отечественным физикам долгие годы хватало на то, чтобы играть в «высшей лиге» и уверенно претендовать на то, чтобы вести за собой мир. Космос был средой, где Советский Союз вел себя довольно нетипично – несмотря на строгий режим секретности, достижения сразу становились видны всему миру, и мир платил нам за эту открытость сторицей.
Уве Келлер, патриарх европейской космической науки, один из тех, благодаря кому мы знаем, как выглядят ядра комет Галлея и Чурюмова – Герасименко, пейзажи Марса и Титана, как-то признался в частной беседе, что полет первого спутника в 1957 году стал поворотным моментом всей его жизни. Впечатление от происходящего было таким сильным, что подросток, выросший в лагере для депортированных по Потсдамским соглашениям немцев, кардинально поменял свое отношение к нашей стране.
Космос добавлял имиджу Советского Союза нечто совершенно для него нетипичное. Во многом закрытая, в вопросе освоения космического пространства тогдашняя Страна Советов не боялась кооперироваться с другими странами – при этом отчаянно с ними конкурируя. Эту особенность космической кооперации как особой формы конкуренции мир унаследовал еще с тех времен. Кто, с кем и на каких условиях сотрудничает – сейчас главный показатель успеха в космической гонке.
Более того, в Советском Союзе уделяли огромное внимание медийному эффекту освоения космоса. Так, например, случилось с линейкой орбитальных станций «Салют». Унаследовав техническую составляющую от проекта Владимира Челомея «Алмаз», сугубо закрытой разработки оборонного назначения, орбитальные станции стали визитной карточкой советского космоса, а пилотируемая космонавтика получила такой мощный импульс развития, что ее не убили 1990-е и даже спустя несколько десятилетий мы остаемся в ней мировым лидером. И хотя советский многоразовый космический корабль «Буран», явленный публике за несколько дней до старта в 1986 году, визуально практически повторял американский Space Shuttle, после его успешного полета ощущение лидерства не покидало. Казалось, что еще чуть-чуть – и мир будет у наших ног. А потом, в конце 1980-х, все неожиданно рухнуло.
«Буран» или колбаса?
Трудно ответить на вопрос, как именно это произошло. Наука и технологии были только макушкой айсберга деморализованного общества. В газетах стали появляться карикатуры с риторическим вопросом: чего мы хотим больше, «Буран» или колбасы? – на который советский народ дружно отвечал: колбасы! То ли в определенный момент людям стала очевидна фальшь идеальной картинки, которую рисовала советская пропаганда. То ли, как водится, из первого привычного состояния «все хорошо и ничего делать не надо» русский человек перешел во второе привычное состояние: «все так плохо, что ничего уже не поделаешь». Апогеем и самой серьезной драмой стал крах проекта «Марс-96». Проект реализовывался в условиях перманентного финансового кризиса, полностью разлаженной системы государственного управления. Мы понимали, что если ошибемся с этой станцией, то это будет конец всего. И 17 ноября 1996 года после ночи в ЦУПе все закончилось – станцию не удалось вывести на расчетную траекторию.
После неудачи «Марса-96» я, как и многие коллеги, уехал в Штаты и временно переквалифицировался в теоретики. Забавно, что именно тогда, в конце 1990-х, на время моего пребывания в США пришлась премьера эпизода «Скрытая угроза» – кажется, первого, в котором использовались компьютерные спецэффекты. Я помню очереди в кинотеатры, эту всеобщую эйфорию. Помню, как мои коллеги рвались на премьеру и уговаривали меня пойти, а я, как серьезный советский ученый, посмеивался над ними, не понимая, зачем столько шума. Смысл происходящего я понял уже позднее.
«Звездные войны» – явление большого масштаба именно с точки зрения влияния на массовое сознание. По степени укорененности в американском, а следовательно, и международном фольклоре они сравнимы разве что с нашей историей про Штирлица. В «Звездных войнах» узнается американская натура – их бодрость, оптимизм, самоирония, – все эти признаки морального благополучия и национального чувства полноценности, на которых выросло поколение сегодняшних Мэттов Тэйлоров.
Возможно, именно тогда в новой России смешная и живая научная фантастика могла бы дать тот задор, которого нам не хватало, – нарисовала бы пространство неведомого, которое надо срочно покорить, дала бы чувство единства нации. Но в тогдашней отечественной фантастике, да и в искусстве в целом царил горький постмодерн и декаданс. Будучи зеркалом общества, космос перестал быть обителью былинных героев и маленьких принцев и явил нам паноптикум жалких, ни во что не верящих уродцев. Такими мы, конечно же, видели самих себя. В этой среде могли родиться упаднические «Кин-дза-дза» и «Омон Ра» – но не жизнеутверждающие «Звездные войны». Если в СССР для создания собственной космической эпопеи нам не хватало открытого сознания и чувства юмора, то в 1990-е просто не было сил и задора. Но вот что важно – кажется, сейчас они наконец начинают появляться.
Новая надежда
Хотя после краха «Марса-96» и было стойкое ощущение, что планетная наука в нашей стране на этом закончится, однако в итоге этого не случилось. По инициативе европейских коллег, тех самых, с которыми наши старшие товарищи успешно сотрудничали-конкурировали в прежние, более благополучные времена, вскоре после аварии были начаты новые проекты. Работы, впоследствии вылившиеся в проекты «Марс экспресс» и «Венера экспресс», внесшие огромный вклад в исследование ближайших планет и определившие роль нашей страны в освоении дальнего космоса в последнее десятилетие. На них выросла очень мощная команда ученых как в России, так и в Европе. И в наши дни проекты ближайших совместных полетов к Марсу реализуют уже ученики учеников тех, кто когда-то сотрудничал сквозь железный занавес. В космосе, как нигде, важны человеческие отношения и профессиональная этика.
На атмосферу поздней советской эпохи очень сильно повлиял Штирлиц – полковник Исаев, ставший образом идеального русского человека. В девяностые годы с нами был Данила Багров. Пришло время, чтобы ему на смену пришел новый герой нашего времени. Обладающий таким же пронзительным чувством правды, но чуть более образованный, способный играть по усложненным правилам. В общем, в России пришло время для собственной, новой, качественной научной фантастики.
Сегодня то, как нас воспринимают в мире, опять вызывает некоторую тревогу, и мы опять чересчур серьезно на это реагируем. Думаю, у нас нет права не выучить уроков перестройки и наступить на те же грабли. Не все наши спутники достигают орбиты, а достигнув, не все работают штатно. Но если мы будем достойно принимать поражения, мы станем только сильнее. А сильное общество способно создать свой культурный код для воспитания и вдохновения не одного поколения ученых.
Александр Родин
Источник: slon.ru
