Сирийскую кампанию становится все труднее хоть продолжать, хоть закончить. А не закончить – значит ежедневно рисковать не только жизнями российских пилотов или служащих российских баз, но и новыми терактами, и новыми военными инцидентами
Владимир Путин всегда считался политическим лидером, который сделал себе имя на борьбе с терроризмом. Фраза «мочить в сортире» стала едва ли не визитной карточкой его первого президентского срока. Наличие врага укрепляет позиции, дает лидеру возможность проявить себя в том качестве, в каком его полюбил российский народ. Но в сирийской политике все выглядит иначе. Явная нерешительность в признании крушения А-321 терактом, спонтанно и непрозрачно принятое решение о запрете полетов в Египет, полная неготовность к враждебным действиям Турции. Российский президент оказался в новой ситуации, где старые навыки и имеющиеся ресурсы недостаточны для успеха. Он ввязался в конфликт с амбициями ведущего игрока, но возможностями миноритария.
Значение событий в Сирии для России стремительно увеличивается. Теракт, уничтоживший российский самолет, хоть и поблекший на фоне терактов в Париже, вырвал сирийскую операцию из украинской рамки, превратил из ограниченной авантюры силовиков в глобальный вызов Российскому государству. Сбившая российский бомбардировщик Турция показала Кремлю, что на войне нельзя никому доверять. Твой друг способен ударить в спину. В отличие от привычных для Путина преимущественно внутренних войн, где он успешно и быстро расправлялся с врагами, становясь демиургом кризисов, в сирийской войне он лишь один из участников, причем не самый сильный. Союзники – они же конкуренты, а сегодняшний друг – завтра твой враг.
В сирийской войне Россия лишена и привычного для Путина контроля над разведданными. Президент оказался не готов к атаке террористов на А-321, он не ожидал приказа турецких военных сбить Су-24. Россия заплатила жизнями более двухсот своих граждан за войну, гораздо более непонятную для них, чем война в Донбассе.
Мы не услышали предупреждения МИДа о нежелательности посещения определенных стран в связи с террористической угрозой, хотя внешнеполитическое ведомство не уставало повторять об угрозах выезда в западные страны: сначала в мае, а потом в октябре оно просило турагентства активнее разъяснять туристам риски задержаний и арестов по запросу США. Мы не услышали и обращения президента в связи с началом войны в Сирии: ни целей, ни цены этой войны президент сообщить не посчитал нужным. А ведь только сам факт начала военной операции, а также объявления России войны со стороны террористических организаций должны были стать основанием для некоторых разъяснений. Показательно, что окончательно Путин поверил в теракт не после консультаций с российскими силовиками, а после получения соответствующей информации от Дэвида Кэмерона.
В Сирии Кремль, как никогда, оказался зависим от внешних источников информации, но проблема глубже – с Россией никто делиться военными данными не хочет, а Россия теперь, после трагедии Су-24, и сама боится делиться. Коалиция по примеру антигитлеровской сдулась до «координации», куда Россию приглашают только для обстрелов по наводке, и никакой самодеятельности. А с какой болью звучали слова Путина после встречи с Олландом в Москве: он говорил, как раскрывал Штатам данные о полетах над Сирией, а Турция, как по наводке, сбила цель. В действиях Белого дома Кремлю видится украинский диспетчер, про которого российские СМИ долго рассказывали, как он завел Boeing 777 в опасную зону над Донбассом. Тут и Германия отказалась делиться маршрутами полетов немецких ВВС в Сирии. Это уже координация с обратным знаком.
Сирийская кампания ведет к усилению международного одиночества Кремля. Ведь если свои спецслужбы уступают западным на ближневосточном участке, если бомбардировки ведутся по целям, составляющим предмет спора с «союзниками», успех оказывается неоднозначным, а решения принимать чаще приходится в одиночку, в условиях информационной близорукости.
В отличие от всех путинских войн эта война порождена внешней политикой, и внутри страны это вещь в себе. Стоит задуматься: о решении начать военную операцию в Сирии Путин объявил на совещании с членами правительства о мерах по преодолению экономической рецессии. Президент обращался к кабинету министров, а не к народу. Он подал это как внетематическое вступление, которое заведомо предполагает вторичность по сравнению с основными вопросами заседания. Что-то такое «между прочим».
Для принятия решения о запрете полетов в Египет пришлось придумать схему с предложением ФСБ, которая как бы проявила инициативу. Получается, что публично – это коллективное решение. Президент шаг за шагом не спешил брать на себя ответственность за последствия его сирийской кампании. Лишь в ситуации с Турцией мы увидели Путина, его эмоции, его быструю и гневную реакцию, которая в полной мере подчеркивала его, путинскую, персональную ответственность за месть Эрдогану. Мстить Путин предпочитает лично. Но это тоже не вопрос апелляции к народу, это вопрос демонстрации бескомпромиссности и решимости по отношению к новому врагу.
Сирийскую кампанию становится все труднее хоть продолжать, хоть закончить. А не закончить – значит ежедневно рисковать не только жизнями российских пилотов или служащих российских баз, но и новыми терактами, и новыми военными инцидентами. Война требует все больше ресурсов. В Сирию доставлен комплекс С-400, а самолеты оснащаются ракетами. Против кого воюем? От кого защищаемся? Геополитическое противостояние обретает выраженный, но разновекторный фронт. Раньше у Путина не было союзников, а теперь – слишком много врагов.
Татьяна Становая
Источник: carnegie.ru
