Создатель «Фаланстера» Алексей Цветков о диком капитализме и социализме мечты
«Лента.ру» продолжает цикл интервью о недавнем прошлом нашей страны. Вслед за перестройкой мы вспоминаем ключевые события и явления 90-х годов — эпохи правления Бориса Ельцина. Писатель и один из основателей книжного магазина «Фаланстер» Алексей Цветков рассказал, почему анархисты 90-х оказались игрушечными бунтарями и в чем состоял феномен популярности нацболов.
«Лента.ру» Как бы вы определили 90-е годы в политической жизни страны?
Алексей Цветков: Это была эпоха большого дележа, которую сменила нынешняя эпоха охраны поделенного — отсюда ее консерватизм и полицейщина. Сто семей, кандидаты в новые большие буржуа, активно приватизировали тогда государство, превращая его фактически в собственную транснациональную корпорацию. Остальные, те, кто помельче, тоже пытались получить в собственность, что получится. У меня и моих немногочисленных единомышленников это вызывало веселое презрение. Я даже квартиру, в которой до сих пор живу, так и не приватизировал, чтобы не быть потенциальным собственником чего-то прибыльного и за эту собственность не трястись, не зависеть от нее. От участия в строительстве капитализма нас тогда спасла смесь инфантилизма с идеями западных новых левых.
Личной свободы в эпоху дележа было больше, но большинством это понималось так: в основе любой свободы лежит свобода предпринимательства, свобода рыночного обмена. Я же в 90-х получил возможность отрицать этот дикий капитализм, взятый как будто из книг Диккенса, свободу строить свою идентичность на его отрицании и поиске больших и малых альтернатив ему. Я вспоминаю те годы как время, когда у всех в голове был апокалипсис, неизбежно возникающий в большинстве голов во время большого передела собственности и экстренного формирования новых классов. В этом смысле, главным героем 90-х была Мария Дэви Христос, готовившая человечество к финалу истории.
Много ли осталось от вас в истории 90-х?
Я сделал знаменитый транспарант «Капитализм — дерьмо!» в 1993-м и первым надел черную маску на первомайской демонстрации в 1994-м. Мне привезли ее знакомые анархисты из берлинского сквоттерского магазина «Все для революции». Потом я долго еще давал интервью на тему «мне тепло в моей маске», пытаясь сделать такой жест модным среди оппозиционеров. Через пару лет такие маски действительно войдут в моду среди радикальной молодежи, а еще через некоторое время их ношение на митингах законодательно запретят.
Белый дом после обстрелов, 1993 год Фото: А. Соломонов / РИА Новости
Я печатал на ксероксе собственную газету «Партизан», сжигал у журфака картонное чучело «буржуя» в красном пиджаке. В 1995-м я стал ответственным секретарем газеты «Лимонка», и этот проект на два года завладел моей жизнью. В 1997-м вышла моя первая книга с предисловием Эдуарда Лимонова. О ней заговорили литературные критики, а вслед вышла и вторая, на презентации которой в Галерее Марата Гельмана я читал вслух протоколы своих допросов в ФСБ, проходивших на территории тюрьмы Лефортово.
Тогда вы были активным участником «Студзащиты» и создателем организации новых левых «Фиолетовый интернационал». Наверняка вы знаете изнутри, как у левых шел поиск новых форм, проба сил. Что-то у них, по вашему мнению, тогда получилось?
Я помню, мы устраивали на Арбате такую игру: два небольших отряда панков и других неформалов с игрушечным оружием и флагами двигались навстречу, чтобы в итоге встретиться посередине Арбата и брататься. Во время такого братания из кафе вдруг выскочил классический русский бандит с настоящим стволом и, размахивая им, присоединился к нам, начал пьяно орать что-то свое.
Для меня это важный метафорический случай. У нас было игрушечное оружие, а у бандитов настоящее. Противопоставляя дар рыночному обмену и творческий импульс накоплению капитала со своей антибуржуазной революцией, новой левой субкультурностью, верой в идеи Маркузе, мы оказались недостаточно настоящими, игрушечными бунтарями, говорливыми мечтателями с Годаром и Ги Дебором в голове. Мы не пришлись ко двору и не нашли себя в новом и довольно примитивном раскладе дикого российского капитализма периода первоначального накопления. Зато у меня есть альтернативное прошлое, иной опыт, который позволяет мне не попадать в нынешние ловушки «популярных мнений».
Существовали ли в 90-х политические развилки, когда страна могла пойти по другому пути?
Существовали. Во-первых, осень 1993 года. Но, когда был расстрелян парламент и узурпирована власть, всякие надежды даже на условную демократию закончились. Во-вторых, это первая чеченская война, то есть гражданская. Так, в два этапа, новый русский капитализм отказался от демократии и сделал шаг в сторону авторитарного правления, шовинизма, национализма, кавказофобии, неоимперства и всего остального, что составило атмосферу следующих десятилетий.
Какая позиция была у анархистов во время событий октября 1993 года?
21 сентября, услышав указ Ельцина по телевизору, я вынул из шкафа черный флаг и поехал к Белому дому. Там мы начали строить баррикаду, таская распиленные деревья из ближайшего парка, а потом из телефонного автомата я обзванивал знакомых, объясняя, что все сейчас зависит от числа и настроя уличных бойцов. Не все анархисты меня поддержали. Многие из них посчитали, что это вообще не их конфликт, но некоторые приехали. Несколько дней мы жили у костров, окруженные проволокой и солдатами. Потом я был на Крымском мосту и у Останкино, а утром в бессильной злобе со сжатыми кулаками смотрел с набережной показательный расстрел парламента. Это одно из самых травматичных и депрессивных впечатлений той эпохи, как незаживающий синяк на душе.
В тогдашнем парламенте, конечно, было полно фриков, но речь шла не о конкретных людях, а о дальнейшем государственном устройстве, о принципах принятия будущих решений, о правилах общей игры. Потом я проходил по делу о вооруженных беспорядках 93-го. Следователи оперативно-разыскного отдела убедительно обещали меня посадить как активного участника событий, и я готовился к тюрьме или нелегальному положению, но дело в итоге закрылось в обмен на выход лидеров оппозиции из тюрьмы. Я и сейчас уверен, что все делал тогда правильно.
Столкновения участников демонстрации в поддержку Верховного Совета РФ с милицией на Смоленской площади, 1993 год Фото: Владимир Вяткин / РИА Новости
Назовите яркие для вас политические личности 90-х, не входившие в истеблишмент.
Лимонов, Анпилов, Летов. Лидер тогдашних анархистов Дима Костенко, издававший «Черную звезду» и «Классовую войну», и вождь молодых большевиков Павел Былевский с его газетой «Бумбараш». Олег Киреев, квартира которого превратилась тогда в левацкий штаб, и Игорь Губкин, мечтавший обложить всех московских бизнесменов революционным налогом и заминировавший церетелевский памятник Петру на Крымской набережной. Лариса Романова, объявившая персональную войну государству и спецслужбам, и Сергей Фомичев, устраивавший первые протестные экологические лагеря на стройплощадках. Дима Жвания, троцкист и руководитель питерских нацболов.
Вы — один из создателей образа газеты «Лимонка». Ее читали левые, правые, контркультурщики и другие. Расходилась она лучше, чем любые другие боевые листки. В чем был ее успех?
Сначала я в ней просто печатался, потом был ответственным секретарем. Тогдашним молодым людям «Лимонка» заменяла весь нынешний радикальный интернет. Мы строили газету скорее вокруг образов, чем вокруг идей. Это оказалось идеальной формой богемного радикализма 90-х. Гламур наоборот. Постмодернизм изгоев. Сочетание всех образов, не вписывающихся в новый буржуазный мейнстрим.
Много было разговоров о том, что представляла собой Национал-большевистская партия (НБП, запрещена на территории России по решению суда — прим. «Ленты.ру»): арт-проект, группа хулиганов, партия юных фашистов, сталинистов или красно-коричневых.
Стиль был в ней не просто дополнением, но заменой идеологии, как и полагается по правилам политического постмодернизма. Тот, кто исповедует революцию как чистый стиль, использует в любой ситуации ту лексику, которая представляется ему здесь и сейчас наиболее антисистемной и радикальной. Партия, действующая по законам спектакля при знающих эти законы лидерах, может добиться очень многого, но все подобные достижения также будут лежать в пространстве спектакля и ничего не изменят в политэкономии нашей реальной жизни.
Перманентная «революция вообще» есть заостренная до максимума претензия богемы к чиновничеству. Это обычная разница стилей жизни, и если мы абсолютизируем эту разницу, то и получим чистую революционность лимоновского типа. Интересно, что такое отношение удалось положить в основу целой субкультуры нацболов, большинство из которых к богеме по роду занятий все же не относилось. В национал-большевики рекрутировались отнюдь не столько нонпрофитные художники и музыканты, сколько те, кто мечтал быть на них похожими и, сильно утрируя, имитировал богемную оптику, выдавал ее за политическую позицию.
В любом обществе среди молодых людей до 30 лет найдется изрядное число пассионариев, всегда готовых вступить в тот или иной «бойцовский клуб». Привлекательность конкретного «клуба» оценивается обычно чисто эстетически. В большинстве обществ эти люди равномерно распределяются по многочисленным партизанским субкультурам и непримиримым сектам, но в России 90-х Лимонов, оправдывая имидж вечного подростка, оказался их идеальным лидером.
С другой стороны, наш грубый, периферийный, клановый и азиатский капитализм вызывает деградацию целых слоев общества. Если первое поколение нацболов — дети еще советского, резко обедневшего среднего класса, то дальше туда мог попасть любой, кого предлагаемое системой место оскорбляет, а допуска к «лифту» он не видит, ведь клановые связи и прибыльная собственность остаются определяющими ресурсами карьеры в России.
Писатель Эдуард Лимонов (в центре) и члены Национал-большевистской партии Фото: Владимир Федоренко / РИА Новости
Усредненный портрет потенциального нацбола — мечтательный студент непрестижного вуза без особых перспектив. Ему остается только имитировать богемную претензию к Системе и исповедовать «революцию вообще», меняющую цвет по ситуации. Национал-большевизм — это движение молодых, бедных и амбициозных людей, которым крутизна борьбы заменяла как отсутствие творческого и достойно оплаченного труда, так и отсутствие участия в прибылях, которое могло бы их примирить с властью.
Исследователь политического радикализма Вячеслав Лихачев отмечал, что первую акцию прямого действия, в день рождения Ленина в 1997 году, провели вы.
Да, мы бросали в Зюганова помидоры на Красной площади. Акция называлась: «Гена, стань красным». Мне было не видно, попал я или нет. Я представлял в этом случае нацболов, а еще в ней участвовали молодые коммунисты из группы Губкина.
Я делал много чего, достаточно вспомнить, что в 90-х меня пять раз судили, и всякий раз удавалось отделаться административной ответственностью. Акции прямого действия, то есть нечто дерзкое, очевидное и выходящее за рамки господствующего закона, происходили всегда, тут не может быть никакого первенства, этим занимались и анархисты, и радикальные экологи, и крайне правые. Нацболы добились в этом наибольших успехов, учитывая их массовость и решительность.
После шоковых реформ население страны начало переосмысливать отношение к прошлому (соцопросы показывают большой интерес общества к социализму), на этом фоне КПРФ выглядела оплотом этих настроений, но, как отмечают политологи, она далека от коммунистической идеологии. Почему при таком запросе не появилось влиятельной марксистской организации или движения новых левых?
Система внимательно следит за тем, чтобы красный флаг оставался в безопасных, управляемых руках, у зюгановых и кургинянов. Она знает, что если левая идея равного доступа для всех ко всему станет основой новой волны протеста, эту волну погасить будет в разы сложнее, нежели протест либералов, зацикленных на нечестных выборах и коррупции власти. Либералы в силу их идеологии не могут видеть классового характера нынешней власти, и потому они остаются безопасными для Системы, критикуя ее по отдельным и вторичным поводам.
Что касается образца западных новых левых, то у нашего общества не было истории, которая дала бы такое движение. Не было того западного среднего класса и того капитализма, той богемы и тех университетов. Я выяснил это практически еще в 90-х, пытаясь организовать их из ничего, из чистого желания и стиля. Радикальная клоунада и гордое презрение к поколению юристов и бухгалтеров — вот и все, что мы могли противопоставить возвращению капитализма в Россию. В итоге мы создали субкультуру, альтернативный образ жизни, переживали sensus communis, иной опыт вместо того, чтобы менять окружающее общество и вмешиваться в политику. Наша революционность была направлена внутрь, а не наружу, и для многих она оказалась саморазрушительной.
Председатель ЦК КПРФ Геннадий Зюганов отвечает на вопросы корреспондентов после церемонии возложения цветов к Мавзолею Ленина Фото: Владимир Федоренко / РИА Новости
Почему вы ушли от политактивизма к книжному делу?
Что значит ушел? Минимальную гражданскую активность я сохраняю. Хожу на митинги несогласных до сих пор, придумываю плакаты. 15 лет назад я решил, что идеальным местом работы для меня является книжный магазин и устроился работать в «Гилею». Через пару лет мы создали «Фаланстер». Потом Илья Кормильцев предложил мне совместно заняться издательской деятельностью в его «Ультра.Культуре», и это показалось мне идеальным способом радикального просвещения, гораздо круче «Лимонки». Кроме прочего, я издавал Лимонова, сидевшего тогда в тюрьме по обвинению в подготовке партизанской войны. В современной России открывать небольшие книжные магазины клубного типа — это такая нестыдная форма деятельности для левых интеллектуалов.
За эти годы у вас вышло много обзоров книжных новинок. Наверняка, какие-то книги для вас можно назвать ключевыми в 90-х.
Я читал тогда с карандашом Маркузе. Почему освобождение мышления начинается с обнаружения разницы между любой вещью и ее непосредственной функцией? Может ли критика господствующей системы быть оправданием предшествующей системы? Он поднимал пафос протеста и сопротивления на высоту гамлетовского драматизма экзистенциальной войны.
Две формы отчуждения, порожденные знанием о своей смерти и наемным трудом в классовом обществе, как лезвия ножниц, вырезают одномерного человека из поля социальной действительности. Воображение как нерепрессированная часть нашей психики и мир искусства как заповедник, в котором гуляют призраки всех проигравших революций, одетые в безобидные поэтические маски. Обращение человека при позднем капитализме в счастливый инструмент и популярность сексуальных перверсий как бессознательная форма бунта и допустимой игровой компенсации. Стремление к возврату в неорганическое состояние как главная тайна всякой реакционной политики, культивирующей почву, могилы и предков. «Машинность» современной цивилизации как симптом ее некрофильской тяги к упразднению человека.
Еще на меня влияли Гройс и Эткинд как «пониматели», соответственно, психоанализа литературы и механики современного искусства. Читая Гройса, я понял, как знак становится товаром, а товар — знаком. Из Эткинда я узнал, как желания приобретают идеологическую форму, без которой они не могут быть выражены и предъявлены публике. Моей настольной книгой был «Дневник неудачника» Лимонова. Лимонов ведь, прежде всего, лирический поэт, и именно как к поэту к нему и нужно прежде всего относиться. Поэзия — это личное прикосновение к утопическому. Суть лирического переживания состоит в невозможности быть свидетелем собственной победы, отсюда и берется этот «неудачник» как необходимая лирическая линза. Еще из писателей мне в 90-х нравился Егор Радов, он был как Пелевин, только гораздо лучше.
Есть ли какие-то книги современных авторов, которые могли бы дать яркую картину человеку, который не застал 90-х, но хотел бы понять, что это было за время?
«Generation П», например. Там есть этот мистицизм энтузиастов, так необходимый для прикрытия срочного создания новой классовой пирамиды. Но вообще книги в эпоху больших медиа вряд ли способны достоверно передавать дух времени. В последние десятилетия они, скорее, конструируют, чем отражают реальность. Тут лучше подойдет фильм «Брат» или клипы Богдана Титомира.
Почему, как вы думаете, вспоминая 90-е, одни говорят о бандитизме и бесправии, другие о расцвете свободы слова, но мало кто вспоминает, сколько было беженцев, начало войны в Чечне, этническую резню в республиках?
На мой взгляд, тогда был остановлен социальный прогресс, и сто семей, получивших все, погнали общий поезд обратно, в прошлое, к национализму, этническим идентичностям, клерикализму, имперским геополитическим мифам и прочему архаичному мракобесию. Поезд идет по этим рельсам до сих пор. Средневековья вокруг будет все больше, пока не найдется некто, желающий остановить состав и пустить его в обратном направлении.
Сделать это могут только сами пассажиры, причем из самых непривилегированных вагонов, но пока у них нет такого ресурса самоорганизации. Понадобилась бы социалистическая организация с ясной программой из пяти пунктов, собранная из людей, готовых драться и с господами, захватившими поезд, и с их верными холопами, не знающими другого смысла жизни, кроме исполнения чужих приказов. Драться, завоевывая себе уважение народа и право на будущие радикальные действия, в том числе право на воспитательное насилие в отношении тех, кому не хватит разума принять перемену курса.
Алексей Цветков Фото: личный сайт Алексея Цветкова
Если бы подобное движение появилось, я бы немедленно к нему примкнул и старался быть полезным — что мне терять? Но пока такого движения нет, и мне не хватит лидерских качеств для его создания, поэтому я просто пишу книги по ребрендингу марксизма с целью возвращения его в поле актуального обсуждения. Вот сейчас моя новая книга «Маркс, Маркс левой!» попала в лонглист премии «НОС». Для меня это очень важная работа. Я работаю на партию, которой нет, но которая должна быть, в надежде, что она однажды появится.
Возможно ли повторение 90-х в современной России?
Я хотел бы совсем других событий, которые уменьшат растущее неравенство и отчуждение. Если начнется новая эпоха социальной нестабильности, она будет обратным переделом ресурсов и возможностей в пользу большинства. На этот раз массовая воля будет направлена против власти правящего класса, и каждому из нас стоит заранее решить, на чьей он стороне и с кем он заодно.
Алексей Сочнев
Источник: lenta.ru