Опыт многих сырьевых государств показывает, что дешевая нефть неизбежно заставит проводить и политические, и экономические реформы. Но даже их успех, даже переход к полноценной демократии и диверсифицированной экономике совершенно не гарантирует превращения в развитую, комфортную для жизни страну
На новостях о громадье энергетических планов Ирана средняя цена барреля нефти ОПЕК провалилась ниже $40, еще сильнее укрепляя надежду на светлое будущее России. Ведь известно, что только дешевая нефть позволит решить и политические, и экономические проблемы страны. Лишившись сверхдоходов от сырьевого экспорта, российские власти будут вынуждены вспомнить об экономических реформах и гражданах-налогоплательщиках, а те, почувствовав свою новую силу, потребуют допустить их к принятию решений. Экономика начнет диверсифицироваться, демократические процедуры – наполняться реальным содержанием, а венцом всему этому должно стать превращение России в нормальную развитую страну – может, и не сразу в Швейцарию, но хотя бы в Польшу.
В принципе считается, что двигаться в этом направлении Россия начала еще во время предыдущего провала нефтяных цен, в конце 80-х и 90-х годов, но не уложилась до нефтяного бума нулевых – уж слишком все было запущено. Теперь стартовые условия получше – есть и капитализм, и большинство формальных атрибутов цивилизованной страны, поэтому высоки шансы все-таки успеть заставить все это нормально работать до того, как нефтяные или еще какие-нибудь сырьевые цены опять взлетят, консервируя халявными доходами нашу отсталость.
Пример не только СССР, но и многих других государств-нефтеэкспортеров показывает, что в своих базовых посылах эта схема верна, – действительно, от падения цен на нефть режимы, живущие за счет ее экспорта, неизбежно становятся более демократическими, а экономика таких стран реформируется и диверсифицируется. Понятно, что какие-нибудь монархии Персидского залива, где граждан мало, а легкодоступной нефти много, пока счастливо избегали этой закономерности только потому, что снижение цен для их случая было недостаточно глубоким. А так будь вы хоть мексиканской клептократией, хоть алжирским социализмом, персидским шахом или самим всебезумнейшим Каддафи – конец нефтяного бума все равно вас догонит и заставит дать людям больше политических и экономических свобод. Одна беда – далеко не всегда демократизация политики и либерализация экономики приводят к той благополучной и свободной жизни, с которой их принято ассоциировать.
Двойная неизбежность
Печально, но ни одна из тех стран, кто взлетел почти на уровень развитых во время нефтяного бума 70-х, потом не смогла перековаться и добиться сопоставимых успехов в годы нефтяного спада. Хотя далеко не все они были примитивными диктатурами, тупо присосавшимися к трубе. Совсем нет, среди них были государства с довольно продвинутой политической системой и серьезными достижениями в несырьевых секторах экономики.
Сейчас это сложно представить, но какая-нибудь Венесуэла в конце 70-х могла свысока смотреть на небогатые страны Южной Европы, только недавно выбравшиеся из военных диктатур. Причем свысока хоть по уровню благосостояния, хоть по продолжительности существования демократических институтов. Венесуэльские военные окончательно вернулись в казармы еще в 50-х, когда об уходе Франко или Салазара никто и не мечтал. Казалось, оставалось всего ничего – избавиться от излишней нефтяной зависимости. И вот уже цены на нее упали – пожалуйста, избавляйтесь, все вам условия. Но на деле получились погромы, импичменты и схождение мессии Чавеса.
Предыдущее падение цен на нефть запустило экономические реформы и политическую либерализацию практически во всех нефтяных государствах. Все это шло и вроде бы должно было приближать эти страны к развитым, но в условиях, когда страны корежило из-за вдруг исчезнувших нефтяных доходов, эти реформы и либерализации принимали совсем не тот милый западный вид, которого ждали от них местные реформаторы.
Ответ найдется
Конечно, к 90-м годам Иран стал гораздо более демократической страной, чем был во время нефтяного бума 70-х. Появилась и политическая конкуренция, и выборы с непредсказуемым исходом, и регулярная сменяемость власти, и по-настоящему массовое участие граждан в избирательном процессе. Все это не идет ни в какое сравнение с поздним шахским Ираном, который, несмотря на некоторую псевдозападную атрибутику, был, по сути, неограниченной восточной деспотией, где обезумевший шах мог ввести по собственному капризу хоть отдельное летосчисление, и никто ему слова поперек не скажет, потому что он никак не зависит ни от населения, ни от парламента, ни от правительства – ни от кого.
И тем не менее политическое устройство Ирана в 90-х не сильно напоминало то, что планировали отцы иранской демократии в 1979 году. Уже на первых свободных голосованиях после свержения шаха выяснилось, что игры в западную демократию – это последнее, что интересует массового иранского избирателя в условиях экономического кризиса. А хочется ему чего-нибудь простого, понятного и знакомого, чтобы были стабильные и ясные правила, близкие его традиционным и незатейливым представлениям о прекрасном.
Лучше всего этот запрос, определившийся вполне демократическими методами, смогли удовлетворить исламисты, а тем, кто не вписался, пришлось отправиться за границу, в тюрьму, на кладбище. Поэтому власть в Иране стала сменяться регулярно, но между своими; политическая дискуссия бурлит, но только в жестких рамках исламистской идеологии; выбирать президентом можно кого угодно, но только из тех, кого перед этим одобрило начальство.
Можно попробовать списать изъяны иранской демократизации на тяжести войны с Саддамом и прочие неблагоприятные частности, но вот у Алжира никакой войны не было, а навязанная дешевой нефтью либерализация там пошла примерно по тому же сценарию. Когда в 1988 году президент Шадли Бенджедид разрешил алжирцам создавать другие партии, помимо правящего Фронта национального освобождения, он ведь не планировал строить в Алжире халифат. Просто из-за дешевой нефти у государства закончились деньги, городская беднота без всякой идеологии пошла громить магазины, хотелось как-то снять напряжение – так пусть поиграются в партии, режим только выиграет.
Партий действительно создали много, самых разнообразных, в том числе вполне цивилизованных. Но выборы выиграл один только Исламский фронт спасения с его простыми и понятными алжирскому избирателю ответами на все вопросы. Пришлось демократию отменять, отматывать назад, обратно запрещать, вести многолетнюю гражданскую войну. В итоге нефтяной спад все равно сделал Алжир более свободной страной, чем он был при социалистической диктатуре в 70-х, но и результаты, и этапы этой демократизации сложно назвать приятными.
И дело не в исламе, а в экономическом кризисе. Если люди вдруг резко стали жить значительно хуже, чем всего пару-тройку лет назад, то всегда найдется подходящая радикальная идеология, которая будет успешно паразитировать на их обиде и раздражении. Это может быть исламизм, а может – национализм в тяжелой форме или какое-нибудь псевдогуманное левачество, как при Уго Чавесе, венесуэльское дитя дешевой нефти и демократии. При буржуазной демократии времен нефтяного бума старая элита отсекла бы его от выборов еще на дальних подступах. Но при дешевой нефти свободы в стране прибавилось, избирайся кто хочет, – вот венесуэльцы и избрали Чавеса.
Похромать в рынок
С экономическими реформами происходит примерно то же самое, что и с политической либерализацией. Дешевая нефть заставляет их проводить. Но в каких условиях? Когда кругом сплошной аврал, все в руках разваливается, когда население взрывается от недовольства из-за падения уровня жизни, когда сытые годы бума провели в правящей элите жесточайшую отрицательную селекцию. С чего вдруг эти реформы будут успешными при таких-то раскладах? Естественно, они будут кривые-косые, с кучей глупостей, негативных последствий, ошибок на пустом месте. Что-то подправят, что-то, наоборот, изуродуют. Общее движение вперед экономики будет, но с перекосами и не для всех в равной степени.
Направление у таких постнефтяных экономических реформ всегда одно и то же – в сторону свободного рынка. Собственно, оно никаким другим и быть не может: если у государства закончились деньги, то ничего, кроме свободного рынка, ему не остается. Даже Каддафи в конце 80-х вынужден был забыть про собственные правила из Зеленой книги и разрешить в Ливии частную собственность.
Но не приходится ожидать, что у властей, которые за годы бума привыкли заливать любую проблему деньгами, вдруг окажется четкая и глубоко проработанная программа по реформированию страдающей от дешевой нефти экономики. В лучшем случае это будет какая-нибудь универсальная болванка от МВФ – без учета особенностей страны и с простейшим императивом в основе: режьте все, что мешает вам выполнять финансовые обязательства перед иностранными кредиторами. И эти советы будут без особых раздумий исполнены, потому что всем хочется разделить ответственность за неприятные решения с высокомудрыми иностранцами. Мы бы рады по-другому, но раз уж сам МВФ советует – надо выполнять.
Среди порезанного окажутся горы всякой ерунды, которую давным-давно надо было сократить, и в этом оздоровляющий эффект нефтяного спада. Ведь так приятно, когда из-за падения нефтяных цен у государства заканчиваются деньги на внешнеполитические авантюры, на гигантский репрессивный аппарат, на орды неэффективной бюрократии или бесполезные пропагандистские действа. Но деньги заканчиваются не только на это, они заканчиваются на все, в том числе и на нужные вещи: на медицину, на образование, на поддержание правопорядка. Из-за дешевой нефти во всех этих важнейших для развития экономики отраслях наступает долгий застой, а то и тяжелый кризис.
В Мексике к излету нефтяного бума, к 1983 году, количество студентов вузов по отношению к населению соответствующего возраста (пять лет после окончания школы) достигло 15%. Тогда это был уровень Южной Европы, чуть лучше Португалии, чуть хуже Греции. Но дальше вместо того, чтобы расти, как почти во всех остальных странах мирах, показатель сначала замер, а потом вообще стал падать, вернувшись к устойчивому росту только через 15 лет, в конце 90-х. К тому времени это уже был уровень никакой не Португалии и Греции, а Туниса и Иордании.
Еще тяжелее с правопорядком. В середине 80-х в Венесуэле совершалось в среднем восемь преднамеренных убийств на 100 тысяч жителей. Для склонной к беспределу Латинской Америки очень достойный показатель, близко к сегодняшнему уровню в Восточной Европе. Но так было в последние годы нефтяного бума, а при дешевой нефти количество убийств на душу населения в Венесуэле возросло к концу 90-х в три раза, до 25 убийств в год на 100 тысяч жителей.
Это заурядный криминал, а ведь помимо него радикальная перестройка экономики при разваливающейся государственной машине создает прекрасные условия для самых масштабных экономических преступлений. Нет никаких сомнений, что в конце 80-х приватизация была необходима для огромного мексиканского госсектора, практически парализованного падением нефтяных цен. У президента Салинаса не было другого выбора, приватизировать надо было обязательно. Но зачем же было делать это так, что президентский приятель Карлос Слим теперь регулярно получает титул самого богатого человека в мире.
Конечно, падение нефтяных цен оказывает очень мощный оздоровительный эффект на экономику страны-нефтеэкспортера. Государственные расходы рационализируются, инвестиции начинают идти куда-то еще, кроме нефтедобычи, куча людей, которые раньше просто паразитировали на нефтяной ренте, оказываются вынуждены заняться чем-то более производительным. Но все это неизбежно сопровождается кризисом и деградацией в других, не менее важных для развития экономики сферах, типа образования, правопорядка, госаппарата, что делает разговоры о возможном экономическом прорыве бессмысленными.
Неразвитое развитие
Наконец, самое печальное в опыте других стран-нефтеэкспортеров то, что даже если стране удается с помощью низких нефтяных цен перейти к полноценной демократии и победить сырьевую зависимость в экономике, это все равно не гарантирует, что страна превратится в развитую. Пример Мексики тут особенно разочаровывает.
Падение нефтяных цен покончило с 70-летней однопартийной диктатурой. Мексика стала не какой-нибудь ограниченной иранской, а абсолютно полноценной либеральной демократией. Трехпартийная система, реальные выборы, регулярная передача власти оппозиции и обратно и на местном, и на общенациональном уровне, свободные СМИ, свобода собраний, безукоризненное соблюдение запрета на переизбрание – вообще все, что только можно пожелать.
К успешному построению демократии нужно добавить не менее успешную победу над сырьевой зависимостью. В середине 80-х на нефть приходилось 70% мексиканского экспорта – примерно как в последние годы у России. Но из-за того, что нефтедобывающая отрасль в Мексике не реформировалась, а так и осталась госмонополией, страна утратила статус серьезного экспортера нефти. Даже в последние годы нынешнего нефтяного бума нефть давала всего около 15% мексиканского экспорта. А более 80% давали промышленные товары – самые разнообразные: автомобили, компьютеры, медицинское оборудование, одежда, продукты питания.
То есть Мексике, которая еще 30 лет назад была довольно типичным авторитарным нефтеэкспортером, удалось не только перейти к полноценной демократии, как в развитых странах, но и добиться структуры экономики, как в развитых странах, с незначительной сырьевой составляющей и преобладанием промышленной продукции в экспорте.
Одна беда – Мексика не стала от этого развитой страной. В 70-х она была ближе к развитым странам, чем сейчас. Потому что сейчас это чудовищно некомфортная для жизни страна с запредельной даже для Латинской Америки преступностью, с всепроникающей коррупцией, гигантскими проблемами в медицине и образовании, бюрократией, сросшейся с оргпреступностью, и пропастью имущественного неравенства. И ни демократия, ни победа над сырьевой зависимостью эти беды никак не лечат.
Конечно, Мексика последние тридцать лет развивалась, а не деградировала. И мексиканцы в целом сейчас живут лучше, чем в 70-х. Но отставание Мексики от развитых стран за эти годы увеличилось. Концепция догоняющего развития в Мексике не сработала, как не сработала она и в десятках других стран.
Несколько успешных случаев в Восточной Азии и многолетнее расползание Евросоюза по европейским окраинам создали иллюзию, что все государства рано или поздно станут «нормальными странами». У каждого путь к успеху будет со своими особенностями, но нефтяным режимам, типа российского, для превращения в развитую страну вроде как требуется победить сырьевое проклятие. Тогда в России случится и демократия, и диверсифицированная экономика – ну а в таких условиях все остальное уже само наладится.
К сожалению, пример Мексики, да и других сырьевых государств показывает, что нет, не наладится. Развитие неизбежно будет: и экономическое, и политическое. Будут периоды бурных и не совсем удачных реформ, потом новые застои, кризисы, опять реформы. В какой-то момент может случиться переход к полноценной демократии или победа над сырьевым проклятием. Но то, что этот непростой и извилистый путь в обозримом будущем или вообще когда-нибудь закончится превращением в развитую, комфортную для жизни страну – совершенно не гарантировано.
Максим Саморуков
Источник: carnegie.ru
