Министр внутренних дел России Владимир Колокольцев выступил за ущемление некоторых прав и свобод граждан в пользу “общего блага”. “Закручивание гаек” министр объяснил необходимостью обеспечить безопасность как можно большего числа людей.
“Есть время и закручивания, и откручивания. Но в любом случае тогда, когда возникает необходимость для их закручивания, мы должны это сделать. Потому что ради общего блага можно где-то поступиться, ущемляя права и обязанности граждан, но гораздо меньшего количества, чем могут пострадать от тех или иных опасных ситуаций”, – сказал Колокольцев в интервью телеканалу НТВ.
Вопросы усиления мер безопасности и временного ограничениях личных свобод граждан вновь стали обсуждаться после нападений в Париже 13 ноября и угроз их повторения в других странах.
А что говорят философы – ведет ли ограничение свобод к усилению безопасности, как считал в 17-м веке Томас Гоббс? Можно ли говорить о возрождении в современной политической философии теории общественного договора и государства-Левиафана?
__________________________________________________________________
Александр Марей, доцент кафедры практической философии факультета философии ВШЭ
Сейчас теория общественного договора, безусловно, переживает ренессанс. Нашими власть предержащими теория общественного договора очень активно эксплуатируется, в том числе и в лексике путинского правительства, путинского режима. Идея общественного договора занимает очень серьезное место.
Идея общественного договора, в том числе риторика общего блага, позволяет – при условии принятия этой риторики, разумеется, – серьезно ограничивать права отдельных граждан в пользу государства, которое представляется в данном случае именно автором общего блага.
Поэтому я более чем уверен, что как для Колокольцева, так и для чиновника “путинского пула” идея общего блага и риторика общественного договора выбрана совершенно сознательно.
Если отходить от современных российских реалий, то мы все равно придем к возрождению риторики общественного блага: одно из наиболее мощных течений в современной политической философии – это неоаристотелианство, ярко выраженное, в частности, в философии Соединенных Штатов.
Последние лет тридцать очень активно возрождается риторика общественного блага, общественного договора на фоне общего кризиса Евросоюза и международных организаций, событий последних 10 лет – признание Абхазии с Осетией, проблема с басками и Каталонией в Испании, Сербия и Хорватия опять-таки и так далее. Все эти горячие точки, с одной стороны, порождают разговоры о кризисе международного права, с другой стороны – манифестируют кризис двух вещей.
Во-первых, в последние годы очевиден начинающийся кризис рационального сознания и рационалистического осмысления картины мира, что влечет за собой возвращение в политику религиозной риторики и во многом возрождение актуализации того, что принято называть политической теологией. Как следствие этого появляется дискурс мистического тела государства, дискурс Левиафана, если угодно.
Во-вторых, это кризис существующих международных институтов, таких, как НАТО, ООН. Кризис не значит смерть. Из кризиса можно выйти еще более сильным.
Взамен им ничего не предлагается. Дело в том, что если рассыпаются международные организации, то начинается возрождение риторики государства нации. Ничего другого здесь человечество пока не придумало.
Я сошлюсь на живого классика испанской политической философии Далмацио Негро Павона, который в последние годы утверждает, что государство, с одной стороны, входит в кризис, и государство сейчас – скорее отрицательное начало, нежели положительное. Но с другой стороны, единая Европа как империя существовать не может. А если она не сможет состоять как единое, значит она снова рассыпется на государства-нации. А кейс, связанный с возрождением государства-нации, мы увидели после терактов 13 ноября: введение чрезвычайного положения и временное закрытие границ во Франции.
Вся политическая философия развивается, если угодно, циклично. Самоочевидно, что политическая философия развивается, повторяя свои пути, по спирали, если угодно. Возврат к логике общего блага происходит не первый и не второй раз. Последующий откат от него в пользу естественного права и естественных прав человека мы тоже видели уже много раз.
__________________________________________________________________
Кирилл Мартынов, философ
Впрямую тут нельзя говорить об общественном договоре, так как Колокольцев ни с кем не договаривается, он только предполагает, что его настроения будут обществом поняты, приняты, и это не предполагает какой-то дальнейшей дискуссии. То есть власти просто берут на себя некую инициативу, ответственность за то, что в данный момент времени для нас безопасность важнее свободы, и людям просто этот сценарий в готовом виде предлагается.
С точки зрения современной политической философии понятно, что государство представляет из себя такую структуру, которая стремится к экспансии. В принципе это касается любого государства. Любое государство заинтересовано в том, чтобы, во-первых, выжить, во-вторых, защитить свои интересы – и в данном случае я под государством имею в виду бюрократию, в-третьих, по возможности, расширить свои полномочия и получить этих полномочий максимально возможное количество.
Мы видели, как после терактов 11 сентября 2001 года федеральное правительство США тоже потребовало для себя новых полномочий, и отчасти это привело к нынешней ситуации, когда репутация американцев пострадала после скандала со Сноуденом и АНБ. Очевидно, что такое расширение полномочий государства, приводящее к слежке во имя безопасности за всем миром потенциально, – это в общем не очень хорошая история и не очень красивая.
В случае с Россией риторика о том, что безопасность безгранична и каждый раз мы можем раз за разом жертвовать свободой, вызывает особенную тревогу, потому что не очень ясно, при помощи чего время “закручивания гаек” может быть ограничено и поставлено в какие-то разумные рамки.
Потому что изначально политические институты современных демократий создавались для того, чтобы минимизировать вред от несовершенства человеческой природы, и для этого существует не только отсылка к общественному договору, но еще и, допустим, разделение властей.
Если бы, скажем, идеи Колокольцева могли бы как-то обсуждаться или тем более опровергаться в российском парламенте, то это была бы нормальная ситуация. Полицейское начальство, поскольку оно отвечает за то, чтобы в стране не было терактов, естественным образом хочет все гайки, до которых оно может дотянуться, закрутить и обеспечить максимальное количество безопасности, пожертвовав любым количеством свободы. Демократия так и работает, если бы внутри государства были представлены люди с другими интересами и целями, которые публично говорили бы о рисках подобного рода сценариев.
По-моему, опасность нынешней российской ситуации заключается в том, что у нас нет ни парламента, ни разделения властей, ни, скорее всего, какой-то долгосрочной стратегии выстраивания государственных институтов.
Пользуясь наивной метафорой, если постоянно закручивать гайку, то рано или поздно она слетает с резьбы.
В целом, если посмотреть на риторику Олланда, допустим, то она тоже похожа на риторику Колокольцева. Он тоже потребовал, в частности, изменений в конституцию, когда предложил террористов не только судить, но еще и лишать французского гражданства – процедура, которой прежде французская республика не знала.
Мне кажется, что и сила, и слабость французской ситуации заключается в том, что там через какое-то время состоятся выборы и никто точно не знает, кто на них победит. Многие говорят, что риском может стать то, что Олланда победят какие-то правые – “Национальный фронт” или какое-то объединение на его основе, и тогда направление “завинчивания гаек” может измениться. Например, гражданские права будут сохранены за гражданами Франции, но при этом будет ужесточение антииммиграционной политики.
Потом, когда будут очередные выборы, правых могут опять потеснить. И мне кажется, что хотя во Франции действительно многие готовы согласиться пожертвовать частью гражданских прав ради безопасности – это в данном смысле естественная реакция на террористические угрозы, – у нее есть преимущество в наличии конкурентной политики, и масштаб, объем, вектор обеспечения этой безопасности там будет открыто обсуждаться. И люди будут понимать, что если, начав “завинчивать гайки”, мы ошиблись, то, может быть, будет принят пакет каких-то других решений.
Россия в этом смысле в более уязвимой ситуации. Потому что здесь чиновники очень слабо перед обществом отвечают, поскольку механизма контроля за работой государства через выборы более или менее не предусматривается.
Как правило, метафора “слетевших гаек” отсылает к какому-то кризису государства. То есть если государство перестает выполнять какую-то свою функцию, например, по Максу Веберу, функция государства как раз связана с монополией на применение физического насилия. Если государство чрезмерно в этом усердствует и теряет контроль над ситуацией, то в европейском случае это выглядит как кризис Европейского союза, когда люди в разных странах (в Великобритании это уже сейчас происходит) могут понять, что квазигосударственное образование под названием Европейский союз может и не устоять перед вызовами и, может, лучше спасаться по отдельности.
В русской истории мы видели, что попытки “закрутить гайки” очень часто ведут к каким-то революционным событиям и анархии. Я думаю, что в этих терминах можно события и 1917-го года описывать, и 1991-го тоже.
Даже если не будет распада государства, то следствием чрезвычайного усиления мер безопасности может являться появление популистских сил, которые будут выходить на арену с какими-то чудовищными лозунгами – например, выгнать мигрантов из Европы. Эти популисты будут уже совсем безответственными, что приведет к разрушению социальных институтов, к которым мы привыкли – не только демократия, но и, допустим, свобода прессы.
Источник: bbc.com