Нет, не шок, конечно. Скорее, ощущение безнадеги, беспросвета – вот что я чувствую, когда вижу в блогах, твитах, комментах реакцию соотечественников наслучившееся во Франции.
Гигантский пласт царящего в Сети – это плохо скрываемое злорадство. “Ну что, доигрались?”. “Будет теперь Charlie Ebdo карикатурки свои публиковать?”. “Ну как, толерасты? Дальше будем мультикультурить?”. Смысл примерно такой.
Спорить на уровне фактов или логики бессмысленно. Например, бессмысленно говорить, что не все арабы – террористы (и наоборот). “Не все беженцы евреи. И даже не все евреи – евреи. А иной раз евреем оказывается тот, о ком этого и не подумаешь”, – это Ремарк в “Триумфальной арке”, но это мимо нас. Наша цивилизация – это цивилизация оправдания собственного неустройства, исторического проигрыша. Когда человеку нужно доказать, что он не хуже других, он на факты и логику не смотрит: важнее самоубеждение.
“Что, либерасты? Раскрашиваете аватарки под французский флаг? Чего ж не раскрашивали, когда в других странах люди гибли сотнями?”.
Потому и не раскрашивали, что люди умирают в мире тысячами, а траур для нас – лишь когда близкая смерть. Франция, Париж, французская культура нам невероятно близки. Франция до сих пор остается своего рода Небесной Россией, идеальной и прекрасной. Внезапная гроза пугает больше драки во дворе.
Но, повторяю, спорить на уровне логики бессмысленно, потому что речь не об истине и не о достоверности, а об оправдании нашего традиционного (по крайней мере, на протяжении последних пятисот лет) уклада, смысл которого, цитируя Пелевина, в превращении солнечной энергии в народное горе.
Поэтому меня куда больше интересует не эмоции, а выводы. Ведь даже те, кто злорадствуют, искренне не хотят, чтобы произошедшее в Париже случилось с ними. Или чтобы продолжалось в Париже. Но их рецепт борьбы со злом прост, как штаны пожарного, потому что не маскируется корректностью и толерантностью. Ведь все, что связано с гибкостью, уступкой, компромиссом, подставлением правой щеки в ответ на удар по левой, воспринимается в России как гибельная пораженческая слабость. Вот почему западное христианство России так чуждо. Для обслуживания внутренних нужд у нас есть православие, отвергающее слабость как таковую, – эдакое христианство без Христа, зато с определенной апологетикой Ирода. Ведь вся власть от Бога, и нет иной власти, как от Бога, поэтому и Ирод от Бога, и Сталин от Бога (“А Гитлер?” – “А вот за такие вопросы надо сажать!”).
Не случайно, если вы сравните публичные заявления официального спикера РПЦ Всеволода Чаплина с публичными проповедями муллы Абу Хамзы по прозвищу “Мулла Ненависть” (он долго выступал в Лондоне с ненавистническими проповедями по отношению к “неверным”, я пересказ этих выступлений читал в газетах и видел, как наши эмигранты не могут понять, отчего Абу Хамзу не бросают в кутузку), – вы найдете хоть и не близкое, но несомненное духовное родство.
И вот тут у меня вопрос – куда более существенный, чем очень популярный сейчас в России, заданный Владимиром Путиным: “Теперь вы хоть понимаете, что натворили?”.
Вопрос такой: а что будет, если выводы из натворенного будут сделаны такими, какими их хочет видеть русское коллективное бессознательное?
Допустим, французы вняли русским увещеваниям. “Шарли Эбдо” закрыли, за карикатуры и за оскорбление религиозных чувств ввели статью. Всех мусульман – да чего там, всех небелых – вывезли из Европы или, по крайней мере, заткнули им рты. Геев поставили вне закона. В печати запретили ругательства, а на сцене – издевательства над классикой. Президентам-дохлякам, вроде Олланда, который к любовнице гонял – ха-ха! – на мопеде, не оставили ни единого шанса быть у власти. Во главе государства поставили пожизненно мощного защитника “белых” интересов, вроде Ле Пена или его дочери Мари.
Что мы получим в итоге? Боюсь, что Германию образца 1930-х. Или, в некоторой степени, еще одну известную мне страну, но уже образца 2010-х. Но той идеальной, небесной, прекрасной России, которую мы имеем в виде воображаемой Франции, мы не получим точно.
В любой борьбе со злом есть две опасности.
Первая – проиграть технически, в военном смысле слова. И эта опасность наглядна и очевидна.
Вторая – стремясь выиграть, приобрести привычку вести себя так же, как ведет зло. То есть, борясь со злом, превратиться в зло.
Это и есть настоящее поражение: торжество, бессмертие зла. Оно в таком случае меняет один носитель на другой.
В истории нашей страны такие поражения были, и мы заплатили за них грандиозную цену. В “Лице тоталитаризма” Милован Джилас приводит эпизод, когда Сталин оправдывает красноармейцев, совершавших в Европе изнасилования и мародерства: разве нельзя понять прошедшего через ад бойца, “если тот пошалит с женщиной или заберет какой-нибудь пустяк?”.
Это оправдание зла во имя победы нам дорого обошлось – тем, что освобожденные нами от нацизма народы нас возненавидели. Обходится дорого до сих пор: сегодня у России нет ни одного союзника, только враги. Причем мы повторяем, как идиоты, дуболомную формулу Александра III: “У России нет друзей, кроме армии и флота”. Хотя человек, который любит лишь лодку да ружье, исключает себя из человечества.
Цивилизация Запада – несомненно, самая передовая сегодня и технически, и духовно (я не знаю другой духовности, кроме человеческой культуры, и в этом смысле производство пармезана духовно, а эрзац-сыра – нет). Но европейское развитие опирается на три базовых точки, имеет три столицы, как это сформулировал еще Теофиль Готье: Афины (искусства, логика, наука), Рим (право, равенство перед законом) и Иерусалим (западное христианство). Именно от западного христианства – осознание, что мягкостью можно добиться большего, чем насилием. Запад отрефлексировал все постыдные отказы от этого принципа, типа охоты на ведьм, и пришел к той самой толерантности и мультикультурности, которая так бесит современных иродов. Потому что система, в которой малая часть равна целой системе, обеспечивает тот самый информационный прорыв, который мы сегодня наблюдаем и которому так обреченно пытаемся противостоять.
Задача современного западного мира состоит в том, чтобы защититься от зла, не превращаясь в зло.
Россия могла бы принять в этом участие хотя бы потому, что наша история второй половины XIX века и начала ХХ века – это история террора, ответного закручивания гаек, ответного террора, ответного закручивания гаек… В итоге у нас победило разом и то, и другое. Террористы стали властью и закрутили гайки до предела. Памятник главному идеологу террора стоит в каждом российском городе и охраняется государством, именем идеологов террора и террористов названы площади и проспекты практически всех российских городов. Одних улиц имени террориста Степана Халтурина в стране два десятка, а имени террористки Софьи Перовской – три десятка. И, насколько могу судить по данным опросов, народ и правители едины в том, что их нельзя переименовывать.
Вместо злорадства над случившимся в Париже продуктивнее осознать историю собственного террора и борьбы с ним.
Дмитрий Губин
Источник: rosbalt.ru
