России, чтобы выйти из изоляции, нужно поучаствовать в решении проблемы, которую она не создавала. Обаму критикуют за то, что он позволил России добиться своего. Но заполнить чужими планами пробелы в собственных – скорее признак силы, чем слабости.
«Орел парит в эмпиреях, разглядывая с укором змеиную подпись под договором». Хотя ни подписи, ни договора еще нет, а только переговоры в Вене, но Обаму уже укоряют: переговоры с Россией – они зачем? Вот и суннитский мир против, если уж нельзя ее выгнать, надо было игнорировать, а лучше наказать. А вместо этого, не успела она заявиться куда не звали, уже зовут к столу. Такое примерно настроение встречается и в мире, и в самой России и окрестностях. Запад, говорят, не справляется с работой мирового совета директоров, а Обама – его председателя.
Непрошеные помощники
Ответ, почему Россия оказалась в Сирии, простой. Чтобы быстрее сойти с дороги к внешнеполитической изоляции, России нужно поучаствовать в разрешении кризиса, который не она создавала.
Конечно, дождаться, чтобы с тобой начали разговаривать, можно и так. Из-за Украины с Россией долго не встречались, потом из-за нее же начали встречаться: Минск-2, нормандский формат, консультации об особом статусе. В этом коконе можно оставаться до бесконечности, но система все равно будет герметичной: Россия – это страна, которая отобрала у восточноевропейского соседа одну область, а в двух других тайком воевала. Нужно было прорываться наружу.
Править изолированной страной удобно, но, во-первых, Россию до нужной кондиции не изолировать: сейчас почти уже никого до нужного состояния не получится. Во-вторых, Путин никогда не хотел быть окуклившимся изгоем, который правит запечатанной сургучом страной. В отличие от Туркмении или Кубы, когда управляешь страной размером с Россию, бонус в том, чтобы быть членом клуба вершителей судеб мира, а это манит: зачем отказываться от места в истории и уходить в добровольный политический скит. Вот и новейшая концепция национальной безопасности исключает изоляцию России от внешнего мира, хоть и презентовал ее боевитый Николай Патрушев.
Но чтобы России поучаствовать в разрешении не ею созданного кризиса, нужно, чтобы без нее было никак. Мало ли в мире кризисов, а наступать некуда. Можно послать единственный авианосец в Южно-Китайское море или десантироваться в Нигерию против «Боко харам», но мы там незваные и неродные. Другое дело ядерная проблема Ирана – тут даже в разгар украинской изоляции Обама хвалил Россию за конструктивную роль. Или теперь вот Сирия.
Мировые агентства звонят специалистам и спрашивают: переговоры в Вене – это ведь дипломатическая победа России? А как им еще ставить вопрос, если так стремительно меняется ландшафт. Годы позиционной войны, бомбардировок, жертв и разрушений, военных преступлений со всех сторон, глава сирийской оппозиции уходит, обвиненный своими же в предательстве, консультации в Женеве замирают, потому что все равно без толку; и тут, через месяц после того как в Сирии появляется российская авиация, начинаются серьезный разговор в Вене на высоком уровне, у которого никто не отрицает ни цели, ни смысла, а за одним столом сидят те, кто раньше не заходил после другого в то же помещение, не окропив его предварительно святой водою, – не только Россия и США, но и Иран и Саудовская Аравия.
Разговор про победу российской дипломатии завели еще и потому, что в девяти пунктах, согласованных в Вене, есть важные для России вещи. Записали, что уточнят и дополнят список террористических организаций, которые воюют в Сирии, а значит, террористический там не только запрещенный у нас ИГИЛ, но и кто-то еще. А это ответ на обвинение, что Россия бомбит не тех. Не все, значит, кто воюет с Асадом и сами не ИГИЛ, могут претендовать на звание умеренной и свободолюбивой оппозиции. Многим и до этого в звании отказали: в октябре США прекратили программу военного обучения оппозиционных бойцов и обещали сосредоточиться на материальной помощи самым надежным, перед этим их выявив.
Западные страны, да и восточные, кроме Катара, согласились, чтобы Асад после начала перемирия остался на некоторый переходный период (раньше требовали, что сначала Асад уходит, а уже потом новая жизнь), что страна будет светской (большинство восточных союзников Америки раньше считали, что ничего подобного) и, главное, что нынешнюю сирийскую государственность не нужно разрушать до основания, чтобы затем построить новую: послевоенную Сирию будут возводить на основе того, что осталось от старой, включая государственные институты и учреждения. Тоже логично: в Ираке всё снесли, все люстрации провели, всё сделали с чистого листа, а счастья нет, можно попробовать иначе.
Концерт на вокзале
Вообще, все вокруг Сирии сооружается почти так, как в мечтах Владимира Путина должно выглядеть справедливое устройство мира: проблема решается концертом мировых и региональных держав. США, Европа, Россия и все важные представители окрестностей, даже враждующие между собой, всего числом 19, так или иначе годящиеся в музыканты.
Может, и не времена после Венского конгресса, где легитимность правителя, у которого проблемы, гарантировала ему поддержку держав, но во всяком случае – в отличие от двух последних десятилетий – не решают всё за его спиной. «Плохое поведение» не привело к исключению нынешней сирийской власти из разговора о будущем их страны. А такую возможность, быть исключенной, Россия и ее руководство всегда с опаской примеряют на себя. Как и вообще любые разговоры о плохой власти, которой нужно уйти.
При этом Россия, которую американский президент в общем-то точно назвал важной региональной державой с ВВП чуть меньше испанского, тоже сидит и что-то решает, хоть она и не из этого региона. Значит, дело не в одном ВВП, как мы и догадывались.
Вообще, имеем тот случай, когда публичная и практическая дипломатия не очень-то совпадают (часто бывает). Публично на Западе говорят, что своим появлением Россия все испортила, подтвердила свою непредсказуемость. Отказываются принимать российские делегации и употреблять слово «сотрудничество» и любые однокоренные и синонимичные слова. Однако на деле взаимодействие происходит более тесное, чем совсем недавно и чем можно предположить на основании многочисленных горьких упреков. Первое за два года настоящее тет-а-тет Путина и Обамы, встречи Лаврова и Керри чуть ли не в еженедельном режиме, созвоны всех со всеми, сравнительно успешный, без публичной взаимной ругани саммит в нормандском формате, тактическое взаимодействие во избежание военных инцидентов.
Говорят, что это не сотрудничество, а техническое избегание casus belli, как в холодную войну: проявляем ответственность, спасаем мир от случайной гибели. Допустим, так. Но это устройство кажется Путину (а с ним и многим в России) гораздо более справедливым, чем совсем недавнее, и в каком-то смысле оптимальным: внутри страны делаешь что хочешь, снаружи с тобой считаются и избегают столкновений.
И потом, сравнивать надо с ожиданиями. А ожидания у многих были совсем другие: за то, что Россия после Украины заявилась без спросу еще и в Сирию, ее дополнительно накажут. Прибавят санкций, сократят общение. Из почти изгоя сделают совсем. Ведь тогда она что-то импровизировала у своих границ, на своем территориальном шельфе, а тут вдали от родины и на чужом. Однако же авторы самых резких реплик на брифингах Белого дома и Госдепа тут же не забывают напомнить: возможность конфликта США и России из-за Сирии исключена.
Американские и европейские чиновники жалуются на сухость контактов, на то, что почти нет доверительного общения, но по сравнению с «было» (краткий приезд Керри в Сочи в мае обсуждался как сенсация) и «могло бы быть» имеем коммуникационный бум.
В наличии есть все необходимые слова и события для того, чтобы заработать экспертную популярность, подробно описав, как Россию посылают и не принимают ее предложений о братстве по оружию, иногда словом крепким, далеким от дипломатического протокола. Чего стоит один только публичный отказ от публичного же предложения Путина послать делегацию в США во главе с непропорционально высокопоставленным Медведевым для обсуждения взаимодействия в Сирии. И в то же самое время договариваются в Москве и Вашингтоне о Вене и в Вене о Сирии, притом весьма дельным образом.
Принуждение Запада к союзничеству не состоялось, но вряд ли на него действительно надеялись. Всего-навсего на следующий год после Крыма, Донбасса и «Боинга», без явного сворачивания антизападной пропаганды объявлять Россию союзником было немыслимо. Это вообще мыслимо в самой крайней нужде. Американцы несколько раз заявляли, что, если бы Россия хотела внести реальный вклад в победу над ИГИЛ, она бы попросилась в уже существующую коалицию. Но, во-первых, вряд ли бы взяли. Во-вторых, у этой коалиции дирижер есть, а в мировой политике с российской точки зрения там, где есть дирижер, нет оркестра.
Реальной целью российской дипломатии могло быть принуждение к разговору и, если угодно, к многополярности – этому самому концерту камерного оркестра, где никто не дирижер. Побудив своим появлением в Сирии к переговорам, Россия сделала возможным приглашение туда же Ирана. Если уж концерт, то оркестр должен играть в полном составе. Признали участником Россию, нет смысла не пускать и другого союзника Асада – Иран. Дрожит вокзал от пенья Аонид.
Что такое слабость
Появление российских самолетов заставило сирийскую оппозицию и ее помощников отказаться от свержения Асада путем военной победы и триумфального взятия Дамаска.
Однако же появление России заставило отказаться их от того, что и так не получалось или получалось с таким масштабом разрушений и умножением ужасов, который явно выходил за любые рамки представлений о победе сил добра. У оппозиции не было сил взять Дамаск, не разрушив и не убив гораздо больше, чем разрушено и убито на сегодняшний день. Не говоря уж о том, что Дамаск могла взять такая оппозиция, с которой сам Запад не знал бы, что потом делать. Мирные протесты демократов давно ведь остались в светлом прошлом.
Неожиданное появление России в Сирии помогло западной коалиции пересмотреть свой сирийский план, который к тому времени уже перестал быть выполним, хотя прямо и в одиночку отказаться от этого плана было невозможно, потому что много кому чего наобещали.
Как ни странно, появление России дало оппозиции шанс не только на военную власть на отвоеванных ею клочках раскромсанной страны, но и на гражданскую политическую власть в заново слепленной Сирии, что некоторые там и сами осознают. МИД России в конце октября подтвердил контакты со Свободной сирийской армией, которая (разумеется, часть ее, а целого там и нет) до этого предложила России переговоры.
Одной из целей внезапного визита Асада в Москву-Кремль было показать, что Асад доверяет России и готов под ее гарантии разговаривать о том, о чем без российских гарантий он бы не стал. Россия же, предъявив миру это доверие, показала, что может выступить в традиционной для себя роли модератора тиранов – страны, которая способна уговорить враждующего с Западом правителя на уступки, причем в отличие от времен Милошевича и Саддама ей можно больше доверять.
Путин пришел ведь не просто туда, где что-то делает Америка, чтобы показать, что он туда может прийти не спросясь. Путин пришел туда, где у Америки не очень получалось. Туда, где уже образовалась политическая и военная дыра. Странно же говорить: все шло хорошо, по плану, воевали четыре года, погибло четверть миллиона человек, половина страны покинула дома, города в руинах, и тут пришла Россия и все испортила. Россия, может, и хотела бы испортить западный план, но пришла туда и в тот момент, когда он уже не сработал.
При этом совершенно очевидно, что никаких переговоров в Вене, никаких встреч Лаврова и Керри по Сирии не было бы, если бы Америка была на них категорически не согласна. Без участия России и Асада такие переговоры бессмысленны, без участия США – просто невозможны. Лавров на итоговом выходе к прессе несколько раз повторил: госсекретарь Керри «внес решающий вклад в работу».
Вдобавок, если бы США хотели воевать против Асада так, как они воевали против Саддама Хусейна, Дамаск бы, скорее всего, давно пал и Асада в Сирии не было. Но такого желания тоже не было. Обама на Генассамблее признался, что действовать надо с учетом уроков Ирака и Ливии, а это значит, что механическое удаление криво вросшего тирана иногда губит весь организм.
Критики Обамы на этом основании делают вывод, что он слабак, из-за которого выглядит немощной и Америка. Однако он слаб только в той системе координат, где непременно надо сделать все, чтобы твой оппонент по любому вопросу не получил хоть что-то. Как часто пытается себя поставить Россия в отношении к Западу или Украина в отношении России. Непонятно, однако, почему эта логика считается признаком силы, а не слабости. Сильный не боится допустить к разговору, сделать уступку, признать, что мог допустить просчет. Это слабый боится, потому что ему кажется, что тогда он потеряет контроль.
Американская стратегия, во всяком случае стратегия Обамы, кажется здесь гораздо более рациональной, чем выслушать, что говорят русские, и обязательно сделать наоборот. Сильному не страшно допускать в свою стратегию элементы чужой там, где своя дала сбой, дополнять свои планы чужими там, где в своих пробелы. При этом не обязательно ни ставить всех на свете под свое начало, ни клясться друг другу в вечной любви, ни, приняв чужое влияние в одной точке, непременно и по умолчанию принимать его во всех остальных. Можно и без разменов с поцелуями.
Стремительный переход от военного появления России в Сирии к решению сирийской проблемы концертом держав показал, что политическое значение России превосходит ее ВВП – как все и догадывались. Но свое политическое значение Россия может с пользой реализовать там, где Запад готов заполнить элементами российской стратегии пробелы в собственной.
Александр Баунов
Источник: carnegie.ru
