Политик Константин Боровой о первой советской бирже, путчах и чеченской войне.
«Лента.ру» продолжает цикл интервью о недавнем прошлом нашей страны. Вслед за перестройкой мы вспоминаем ключевые события и явления 90-х годов — эпохи правления Бориса Ельцина. Бывший председатель Партии экономической свободы Константин Боровой рассказал нам о том, как в последние годы СССР он создавал первую крупнейшую биржу, отнимал у государства Первый канал и успешно пережил пять покушений.
«Лента.ру»: Как бы вы охарактеризовали 90-е годы в политической и общественной жизни России?
Константин Боровой: Это период формирования демократического государства после 70 лет советского концлагеря. Процесс проходил сложно, ведь ни у кого не было опыта. Это было очень интересное и успешное время. Общество почувствовало свободу: исчезла цензура, открывались новые театры, стали доступны книги, за которые раньше давали срок.
Основная сложность этого времени заключалась в том, что структура советского социума оставалась отсталой, не соответствующей состоянию открытого общества того времени. Всем этим просиживающим штаны инженерам надо было найти область применения. Пришлось отказываться от советских стереотипов, связанных с рыночной экономикой. Болезненно было расставаться с замечательными идеями справедливости и равенства, признавать, что они не работают.
В 90-е всех поставили в изначально равные условия, и вперед вышли более инициативные люди. Приведу вам классический пример: у меня на бирже был выпускник вуза, он с друзьями специализировался на алюминии (ему дядя достал для реализации вагон алюминия). Жил паренек бедно и скромно, вместе с друзьями снимал квартиру, деньги тратил не на девушек, а вкладывал их в бизнес. Потом он приобрел первые акции, потом еще и еще. Так шаг за шагом он стал самым богатым человеком в России. Его зовут Олег Дерипаска.
То есть вы 90-е лихими не считаете?
Это установка современной пропаганды. Она не имеет никакого отношения к реальности.
Вы активно участвовали в кооперативном движении, создавали первую биржу, Ассоциацию брокеров. Иногда пишут, что слово «брокер» в новый словарь русского языка ввели именно вы, предпочтя его «маклеру». Это так?
Да, действительно, я создал Российскую товарно-сырьевую биржу. Параллельно, при мэрии Москвы, создавали свою биржу комсомольцы: бывший секретарь ЦК ВЛКСМ Иосиф Орджоникидзе, Юра Милюков, Костя Затулин. Им распоряжением Гавриила Попова и Юрия Лужкова дали эксклюзивные права на реализацию товаров Госснаба, и они смеялись надо мной и моим проектом.
Президент Российской товарно-сырьевой биржи Константин Боровой (крайний слева) на открытии первых торгов Брокерского торгового дома, 1991 год Фото: Александр Макаров / РИА Новости
Комсомольцы пользовались термином «маклер», это была отсылка к истории русских и немецких бирж, а я тогда поддерживал контакты с Нью-Йоркской фондовой биржей и решил использовать современный универсальный язык. Мы даже перевели уставные и регламентирующие документы. Так мы ввели в русский язык слово «брокер», и оно прижилось. Я вообще много терминов ввел. Например, на одной пресс-конференции я впервые использовал термин «криминализация власти». Надо мной посмеялись, а термин снова прижился.
Правда, что вы организовали биржу чуть ли не в квартире?
Почти так, в Политехническом музее. Я собрал знакомых кооператоров и объяснил, что им нужна общая площадка для проработки схем и реализации товаров. Кроме того, и наша первая биржа, и те, что мы создали следом, выполняли роль инкубаторов бизнеса. В течение двух лет было создано пять миллионов рабочих мест.
Конфликт с московскими властями и Юрием Лужковым начался после пикировки с «комсомольской» биржей?
Да, и Юрий Михайлович долго сопротивлялся нашему влиянию. Только когда мы стали в сто раз больше, чем «комсомольская» биржа, он признал мою правоту. Мы с ним вели полемику не только по этому вопросу, но и по многим другим. Например, на страницах газеты московской мэрии спорили по поводу государственных магазинов. Я писал в своей колонке, что это нонсенс для рыночной экономики и объяснял Лужкову принципы работы конкуренции, а он писал в ответ, что не даст предпринимателям управлять, иначе «старики с голоду умрут».
Власти Москвы тогда долго доплачивали производителю, чтобы хлеб был дешевый. А я им говорил, что правильнее было бы давать деньги напрямую пенсионерам, а те, воздействуя на предпринимателей, добивались бы снижения цен. Так и произошло. Кстати, Юрий Михайлович честно поблагодарил меня за то, что я его корректировал.
Если посмотреть архивные газеты, корректировка у вас была хлесткая. Вы обзывали их биржу блатной ассоциацией юных пионеров из пяти учредителей.
Я нередко использовал недипломатические выражения в их адрес. У них был другой путь развития рыночной экономики. Лужков и ребята очень плотно работали с австрийцами, у которых реализована менее свободная форма рынка, протекционистская. Я же ориентировался на американцев, поэтому мы и победили «комсомольцев» со счетом один к тысяче.
Толпа свободных брокеров, не обязанная ничего платить бирже, оказалась сильнее, чем небольшая группа, распределяющая товары Госснаба. Кстати, многих из этой системы я пригласил работать у нас. Например, председатель Госснаба был у нас экспертом, а еще до событий августа 1991 года мы работали с министром финансов СССР Валентином Павловым.
Вы, по данным Forbes, стали тогда одним из самых богатых людей в России. Зачем вы пошли в политику? Хотели увеличить свое влияние?
Мы не брали с брокеров ни копейки. Наша биржа была инструментом, разрушавшим советскую распределительную систему. Зарплата у меня тогда была 100 долларов, я не голодал, а то, что написал Forbes было неправдой, с которой я спорить не стал.
В политику я пошел после противостояния с ГКЧП. 20 августа мы (около двух тысяч сотрудников биржи) пронесли через весь центр Москвы огромный российский флаг. Это оказало на гэкачепистов сильное психологическое воздействие. Они испугались, ведь я тогда довольно открыто занимался приобретением оружия, пугал их, что мы будем сопротивляться. Купил целый грузовик, а уже после всех событий Саша Руцкой нам помог его утопить, чтобы оно к бандитам не попало.
25 августа у нас был второй митинг, на котором мы требовали люстрации и отстранения коммунистической номенклатуры от управления новой Россией. Митинг прошел тихо, я не хотел ругаться с Ельциным. Правда, довольно быстро стало понятно, что с точки зрения действующих лиц ничего не меняется. Все те же бюрократы, все тот же Комитет государственной безопасности, несмотря на все усилия Вадима Бакатина, которого Ельцин бросил на его реформирование.
Вернемся к созданию Партии экономической свободы.
Стало ясно, что нужна новая политическая структура, и я начал встречаться с влиятельными людьми. Обрисовал ситуацию в стране Егору Гайдару (он тогда был премьер-министром). Я рассказал, что никто ничего не делает, само собой ничего не выйдет, а скоро выборы, и коммунисты отыграют ситуацию обратно. Он ответил мне: «Мы здесь тоже ненадолго, нас, по всей видимости, скоро отстранят».
В операционном зале Российской товарно-сырьевой биржи, 1994 год Фото: Илья Питалев / РИА Новости
Тогда было сильнейшее давление на президента со стороны националистов, которых КГБ наплодил огромное количество: общество «Память», РНЕ, Жириновский и другие. Гайдар, увы, озаботился партией уже после того, как его отстранили. Мы же создали Партию экономической свободы, это была партия предпринимателей. Денег на нее, на пропаганду новых тезисов, принципов современного общества, потратили много.
О необходимости пропаганды этих принципов я говорил Ельцину, на что он мне категорически заявил, что никакой пропаганды больше никогда не будет. Он был не прав, но с ним спорить было сложно, хотя беседа имела положительные последствия. Ельцин озаботился свободными СМИ, и Березовскому с Гусинским помогли с созданием независимого телевидения. Я же первый призвал к акционированию Первого канала. Тогда я был помощником Егора Яковлева, председателя Всесоюзной телерадиокомпании ВТРК, переименованной в Российскую телерадиовещательную компанию «Останкино».
«В Москве спорят о том, сколько осталось ему жить» и всерьез обсуждают «проблему приобретения Боровым Центрального телевидения», — это писали о вас в 92-м году.
Эдуард Сагалаев, после того как я начал акционировать телевидение, устроил в СМИ истерику. Он считал, что я хочу стать частным владельцем Первого телеканала. В конце концов канал отдали Борису Абрамовичу, и он успокоил Эдика. Моя идея состояла в том, чтобы из телевидения сделать открытую акционерку со многими владельцами, а в глобальном смысле — забрать все экономические и политические рычаги у государства, так как оно распоряжалось ими неэффективно.
В 92-м году ранним утром на лестничной площадке перед вашей квартирой раздался взрыв. Пишут, что он произошел в момент, когда вы должны были выходить из нее. Это вам за опыты с телевидением или за биржу?
Покушений на меня было пять. Самое яркое произошло 2 марта 1994 года на шоссе Ярославль — Кострома, когда мой мерседес обстреляли. Даже Хинштейн написал статью в «Московском комсомольце», что я сам себя взорвал.
Ко времени покушения биржа уже была инструментом колоссальной мощности. Только задумайтесь — дневной оборот составлял 2 миллиарда долларов! Поэтому сразу несколько структур хотели взять ее под контроль и прикрутить к денежному потоку краник, из которого им бы капало в карман примерно 2 миллиона долларов.
Я сопротивлялся. Когда мне начали угрожать, я призвал брокеров остановить деятельность на три дня, что не понравилось моим оппонентам, они решили меня напугать. После этого мой мерседес обстреляли. Уверен, убивать меня не хотели, я их знал, и они ко мне относились уважительно. Потом эти люди воспользовались другим путем: биржу захватили два менеджера Алексей Власов и Александр Дедученко, а меня отстранили. Их действия были настолько незаконными, что все можно было вернуть, но мне уже не хотелось бороться.
Пять покушений, и вы не эмигрировали.
Понимаете, если бы они приняли принципиальное решение, как по Борису Немцову, то от них и в Калифорнии не удалось бы скрыться.
В прессе писали, что Московская конвенция предпринимателей во главе с Боровым «ведет кампанию за свержение московского правительства». Действительно свергали?
Власти меня побаивались, отсюда такой тон публикаций. Это начало реализации в Москве мощных коррупционных схем, особенно в строительной сфере, построение протекционистского бизнеса, в котором активно участвовали бандиты. Аукционов тогда не проводили, а Лужков лично решал, кому и что выделять.
Председатель Мосгорисполкома Юрий Лужков, 1990 год Фото: Юрий Абрамочкин / РИА Новости
Я тогда выступал против этого и через конвенцию заявил, что мы объявляем Москву неблагоприятной зоной для предпринимательства. Это чисто символический жест, сигнал обществу и инвесторам, что правительство Москвы связано с криминалом. В какой-то степени он поспособствовал созданию открытых аукционов, но основы криминального протекционистского бизнеса, созданного при Лужкове, продолжают действовать и сегодня.
Тогда же мы активно боролись за предпринимателей и их права. Когда было необходимо, я требовал предоставить мне телевизионный эфир, платил, если надо, и мне его давали. Более того, у меня на Первом канале была своя передача под названием «Отражение».
С ней связана смешная история. 2 октября 1993 года я должен был выйти в эфир, и вдруг руководство канала говорит, мол, давай-ка ты выходи в эфир не на 20 минут (столько шла моя передача), а на целый час, потому что мы не знаем, что говорить, а молчать нельзя. Я вышел. Слово «подонки» про тех, кто засел в Белом доме, было самым мягким. Мне рассказывали, что после моей передачи Саша Руцкой обещал повесить меня на Красной площади.
Сначала вы призывали к силовому разгону парламента, а уже 6 октября на внеочередном съезде вашей партии назвали расстрел Дома Советов не только победой демократических сил, но и национальной трагедией.
Конечно, это же гражданская война, были жертвы, но в первую очередь это победа демократических сил над попыткой переворота.
Сейчас вам не кажется, что расстреливать законно избранный парламент не стоило, что это дало будущим политикам право для решения конфликтов силовым путем?
Это был не парламент, а сумасшедший дом, где баркашовцы проводили парады со свастиками на рукавах, а коммунисты вывешивали красные знамена. Они захватили мэрию и пытали заместителя Лужкова в подвале. Оружие растекалось по городу, снайперы стреляли с крыш по гражданам и ОМОНу.
Разве снайперы были связаны с Верховным Советом?
Оружие было оттуда. Это была попытка контрреволюции, они приняли документы против рынка и демократии. В борьбе за власть присутствовал бешеный накал, и мои слова о том, как меня хотели повесить на площади — не шутка, а рабочий проект, они бы вешали, если бы победили.
Вы, активный противник националистов, в январе 1992 года финансировали Конгресс гражданских патриотических сил, организаторами которого были Виктор Аксючиц, Герман Стерлигов, Илья Константинов и Николай Лысенко.
В этом движении была очень сильная демократическая составляющая, ее я и поддерживал, оплатил им аренду кинотеатра, и все. Я их не финансировал, просто помог, когда ко мне обратились люди, выступавшие тогда за рынок, демократию и свободную экономику. Это сейчас они все радикалы.
В вашей партии выросла как политик федерального масштаба Ирина Хакамада. Правда, что вы посоветовали ей в политических целях сменить фамилию Злобина на более экзотическую для России?
Я бы даже сказал, что настоял. Образ либерального политика с японской фамилией мне казался интересным. Мы из-за этого поссорились с ее мужем Сергеем Злобиным, он сказал: «Пока я муж, ее фамилия будет Злобина». Он был моим другом, и я ему сказал: «Сережа, тогда у нее будет другой муж». Сережа тогда согласился.
Лидер партии «Экономическая свобода» Константин Боровой и экономист Ирина Хакамада на свадьбе президента Российской товарно-сырьевой биржи Алексея Власова, 1993 год Фото: Дмитрий Азаров / «Коммерсантъ» 1/2
Ира была моим другом и секретарем, и перед тем как двигать ее в политику, мы добавили ей в имидж немного предпринимательства, хотя она не создала ни одной компании, да и в создании биржи не принимала никакого участия. Вышел настолько удачный имидж либерала-предпринимателя, что даже Евгений Максимович Примаков назначил ее министром по предпринимательству и малому бизнесу.
Хорошо мы поработали. Ира затем занималась политикой с Борей Федоровым, потом с Немцовым и Чубайсом, потом с Касьяновым. Каждый раз, когда она от них уходила, они устраивали мне скандалы. Ирина оказалась так себе человеком.
Деньги у партии были, в рядах много влиятельных и известных людей, доступ на телевидение, но успеха на выборах не было, партия набрала около одного процента голосов.
Популизм оказался более востребованным, да и партию в какой-то момент начали воспринимать как конкурента власти и перекрыли нам информационные и рекламные каналы. Эта блокада никакими деньгами не пробивалась. Но по одномандатным округам от нас прошло 12 человек.
Я не прошел, у меня случилась катастрофа. Моим конкурентом был Сергей Мавроди (АО «МММ»), который за несколько дней до выборов попросил всех, кому он был должен, проголосовать за него и тогда обещал вернуть деньги. Мой рейтинг в пять раз превышал его, но после такого призыва огромная толпа бабок ринулась в Химки и Мытищи. Они ходили по квартирам и умоляли людей проголосовать за Мавроди. В итоге его выбрали, и он тут же заявил, что ничего возвращать не будет.
В 1996 году, когда КПРФ была на пике популярности и Геннадий Зюганов мог выиграть выборы, вы за кого были?
В 1994 году началась первая чеченская война, и я, как депутат Госдумы, вел переговоры с Джохаром Дудаевым, пытаясь наладить контакты и диалог между ним и Кремлем. Война была кровопролитная, много пленных. Помню, как новосибирских милиционеров вывозил оттуда вместе с депутатом Аркадием Янковским. Из-за этой войны у нас испортились отношения с Ельциным, но на выборах мы его поддержали, Валерия Новодворская на этом настояла.
Почему не удалось наладить диалог? Возможно ли было вообще не доводить дело до кровопролития?
Кремль выступал против диалога. В Чечне же хотели прекратить войну и были готовы на многие компромиссы. После очередной встречи с Дудаевым в феврале 1995 года я пытался обсудить ситуацию с министром юстиции РФ Валентином Ковалевым (он отвечал за операцию в Чечне), а он слушать не хотел, говорил смешные вещи: «Пожалуйста, не мешайте нам. Пара недель — и мы все решим, только вы скажите, где прячется Дудаев».
Потом Ковалев предложил мне лететь в Москву на их военном самолете. Там меня обступили человек десять гэрэушников и начали угрожать выкинуть из салона, если я не скажу где Дудаев, и даже открыли дверцу, мол, все серьезно. Мне было смешно. В итоге они его убили, засекли по телефону и случайно попали. Я с Дудаевым разговаривал последний, за пару часов до смерти.
Вице-президент России Александр Руцкой, 1992 год Фото: Юрий Абрамочкин / РИА Новости
Ельцин увяз в войне, а вы его все равно поддержали. Зюганов хуже войны?
Понимаете, я наблюдал коммунистов не через экран телевизора, а в Думе, живьем. Ко мне подходил этот шут Василий Шандыбин и говорил: «Костя, ты известный и популярный человек, поэтому вешать тебя мы будем на Красной площади, ты этого достоин!» Все они меня почему-то хотели повесить. Коммунисты были настроены радикально и готовили последний бой, начало которого мы видели в октябре 1993 года.
Возможно ли повторение экономической, политической ситуации 90-х в будущем?
Повторять придется все, с точностью до деталей. Мы потихонечку сейчас сползаем к регулируемой экономике, только роль распределительной советской системы выполняют монополисты и крупные компании. Для восстановления экономики придется пройти тот путь еще раз. Нужен миллион молодых людей, которые начнут создавать предприятия и восстанавливать разрушенную инфраструктуру рыночной экономики. По-другому это называется малый бизнес, в любой экономике его доля составляет 50 процентов, а в нашей современной экономике его от силы процента четыре.
Алексей Сочнев
Источник: lenta.ru
