Почему белорусы двадцать лет выбирают Лукашенко и боятся говорить по телефону и чем это все похоже на Россию
Пролог. Москва — Минск
Угрюмый сосед по купе подлил водки в чай и сказал, не поднимая глаз:
— Слушай анекдот. Поляку, русскому и белорусу поставили стул с гвоздем. Поляк сел, выругался, вынул гвоздь. Русский сел, выругался, сломал стул. Белорус сел, поерзал, подумал и сказал: «А можа так и трэба?»
Пауза.
— Что, не смешно? Нам тоже.
В Минск мы въехали молча. Город замер накануне зимы и выборов. Кто победит, знали заранее. Александр Лукашенко. Символ стабильности. Гарант покоя. Или гвоздь в терпеливой белорусской заднице. Тут мнения расходятся.
Трое и Рыгорыч
«Завязывай с наркотиками. Мы поможем. Заплати алименты. Бывших детей не бывает. Трезвость — это счастье. Трезвость — это счастье. Трезвость — это счастье. Заблудился в осеннем лесу — дождись птиц, они летят на юг».
Тут просто стать параноиком. Минск оглушает социальной рекламой. Он заботлив, настойчив и убедителен. Бросай-ка ты, братец, курить.
В остальном — русский город поменьше Москвы и побольше Тамбова. Довольно пусто. Довольно чисто. На ценниках полно нулей, как у нас в девяностые. Печенье «Слодыч». Консервы «Помидорыч». Копировальный центр «Копирыч». Квас «Квасыч».
А главный тут Рыгорыч, он же Григорьевич, он же Батька, он же Лука. Он не смотрит со стен и экранов в манере Большого Брата, но все разговоры только о нем. Снайперы не сторожат его сон, но за два квартала до резиденции — ни человека, ни машины. Его не то чтобы любят. Но на выборах за него абсолютное большинство. 21 год подряд.
В этом году против Рыгорыча трое. Полковник Николай Улахович — казак из ниоткуда, подал заявление в последние 10 минут. Демократический кандидат Татьяна Короткевич. И Сергей Гайдукевич, спарринг-партнер Лукашенко уже на четвертых выборах. Его я так и не увидел. Его вообще мало кто видел. Сначала он сказался больным, потом занятым, срочно уехал в Оршу, снова был болен, занят, недоступен, кто-то встречал его — или кого-то похожего — в холле гостиницы «Ренессанс», его потеряли собственные помощники, он пропал, как нос майора Ковалева. На исходе третьего дня поисков секретарша отчаянно крикнула:
— Нету его! Понимаете? Нету!
И бросила трубку так, что в ушах зазвенело. Словно и правда не было никогда никакого Гайдукевича.
Атаман Улахович и вилы на баррикадах
Атаман белорусского казачества Николай Улахович назвал дочь Онегой — в этом северном городке я провел детство, а еще есть такие белорусские чипсы. Я ожидал увидеть фрика, но в кожаном кресле сидел респектабельный господин, похожий на Руцкого.
— Я не хочу, чтобы была драчка между кандидатами. Чтобы мы перегрызлись, кто больше любит нашего президента! Этого вы не дождетесь.
И отставной полковник Улахович бухнул кулаком по столу.
— Я Александра Григорьевича уважаю. Но это не значит, что я с ним во всем согласен. Он — заявляю прямо — совершил ошибку. У него нет преемника! Понимаю, он всенародно избранный. Но опираться сразу на всех невозможно. И я иду на выборы, чтобы заявить: Александр Григорьевич! Мы ваша поддержка!
— А значит, когда он отойдет от дел, вы…
— Он не отойдет!
— Но он же не вечный.
— Да не в вечности вопрос!
И Улахович изложил свой план. Не надо по-лукашенковски скрещивать социальное государство с капиталистической экономикой, а надо строить капитализм, как в России. И обязательно — с партией власти. Чтобы было на что опереться. И партия будет его, Улаховича, Белорусская патриотическая. У которой пока нет ни сайта, ни телефона.
— А Лукашенко я сочувствую искренне! Он же должен принимать решения! А у него нет никого надежного рядом. Одинокий человек. Ему чиновники в рот смотрят, все делают, как он говорит. А я с ним общался. Он не такой недоступный и самолюбивый, каким его показывают.
Улахович искренне досадовал, что батьку окружили негодники. Вера в доброго царя при злых боярах свойственна и русскому народу, но в белорусах она сильней стократ.
— Белорусы — они какие? — задумался Улахович, и взор его затуманился. — 10 процентов активных. Потом болото. А потом 20 процентов вообще… наглецов. Эта страна новых людей не даст. Что имеем, с тем нам и работать. Они с виду спокойные, толерантные, лягу-прилягу. Но в каждом белорусе живет партизанщина. Заденьте их — и будет социальный взрыв. Тихо-тихо, потом р-р-раз — и с вилами на баррикады.
Демократ Короткевич и разбуженный белорус
Кофейный автомат, гигантское блюдо пряников, толпа нервных людей с новенькими макбуками и вайфай с паролем Zapravdu. Штаб демократического кандидата Татьяны Короткевич.
Она не политик. 37 лет, бывшая завотделением в минском райсобесе, муж — автослесарь. Биография чиста. Даже самый въедливый чекист не найдет на нее компромата. Потому, вероятно, и поставили ее бороться с Лукашенко от лица сил света. Нарядили в красивый шерстяной костюм, чтобы было, как в Европе. Речи написали тоже европейские.
— Я — голос тех людей, которым плохо, которые чувствуют несправедливость и хотят перемен! Лукашенко установил диктаторский режим, но активно имитирует демократию. У нас один путь: участвовать во всех политических кампаниях, чтобы набрать поддержку. Только тогда мы переломим ситуацию. А пока члены избирательных комиссий и так видят, кто победит. Они своими фальсификациями просто приукрашивают победу Лукашенко.
И Короткевич печально обвела кабинет глазами, серо-голубыми, как минское небо. Сама она рассчитывала минимум на 18%, но была уверена, что «нарисуют» ей намного меньше.
— Двадцать лет у нас никаких дискуссий. «Послушай, — говорит белорус начальнику, — я работал на десять часов больше, заплати мне сверхурочные». А начальник ему: «Не нравится — уходи. Уезжай из страны». И уезжают. У каждого свой внутренний ресурс, чтобы быть гражданином. Я никого не осуждаю. Режиму выгодно, чтобы уезжали. Чтобы игнорировали выборы. Чтобы забыли о политике. Кому-то белорус кажется апатичным. Но белорус не такой. Он волнуется! Он ищет! Очень легко разбудить белоруса!
Короткевич немного похожа на учительницу литературы. Помощники ее впечатляют куда больше. К одному четырнадцать раз за полгода приходила пожарная инспекция, другого в день выборов вызвали на работу, куда месяц не вызывали. Третьего настоятельно просили не дергаться, просто не дергаться. Ничего нового. Как в России.
Мужчины в черном
Уже второй кандидат обещал волнения и баррикады, и я пошел на баррикады.
— Ждем вас на пикете, будет здорово! — сказали в штабе Короткевич.
На пикете два безголосых пацана спели из Цоя, «Ляписа» и «Океана Эльзы». Компактная толпа лениво притопывала. Когда Короткевич вышла к народу, половина оказалась журналистами. А другая половина…
На Майдане таких называли «тихари». На вид — как русские бандиты девяностых. Одни одеты похуже, в спортивные штаны и куртки. Это добровольцы, провокаторы. Если надо, начинают драку, бьют витрины. Бегают плохо, опасны в группе. Другие — покрепче, пошире, в коже, с военной выправкой и с черной шапочкой-пидоркой на бритом черепе. Это профессионалы в штатском. Милиция и КГБ. Они никого не провоцируют. Просто ловят и лупят, когда настает время.
Я улыбнулся одному такому. Тот нахохлился, нахлобучил на шапочку капюшон и утратил грозный вид. Пикетчики допели что-то из Есенина и разошлись.
Сутки спустя там же, на площади Свободы, начался другой митинг — несанкционированное «Шествие национального флага».Потом написали: тысячи прошли маршем по Минску, не встретив сопротивления. На самом деле было их человек пятьсот, а вели их Николай Статкевич и Владимир Некляев, бывшие политзэки, звезды и жертвы 2010 года. Тогда Лукашенко одним махом прихлопнул оппозицию, дав протестующим от 15 суток до пяти лет. А тем, кто на свободе, только и осталось, что хлопать на площадях в ладоши.
— Неправда, что Украина проиграла свободу! — сказал Некляев в мегафон, и люди радостно взревели. — Неправда, что Украина проиграла демократию. На пути к демократии ее уже никто не остановит. И белорусы тоже с пути не собьются. Это путь к нашей независимости, к нашей государственности. И сегодня мы с вами прошли маленький отрезок пути к нашему с вами будущему!
По-белорусски все это звучало гораздо красивей.
Люди оделись как пять лет назад: удобные ботинки, чтобы бежать от тихарей, большие рюкзаки, чтобы продержаться в камере хоть пару суток. Люди вели крамольные разговоры.
— Короткевич — липовый демократический кандидат. Улахович — липовый провластный.
— А Гайдукевич?
— Липовый липовый. Бойкот выборам!
Ждали: милиция прыгнет из подворотен. Ждали: будут винтить. Но ничего не случилось. Только шли по бокам, как почетный караул, крепкие мужчины в черном. Десятки мужчин.
Вышимайка и политика
— Сегодня пьешь с ними коньяк в деканате, а завтра тебя вызывают на ковер: на хрен ты лезешь в эту политику? Жизнь сломать хочешь?
Про таких, как мой собеседник, кандидат Улахович сказал: «Ну, прессуют их, бывает. Но вот ты ответь: ты националист, ты ходишь, тусуешься, а где ты работаешь?»
Павел Белоус работает сам на себя. Он с друзьями придумал первую настольную игру на белорусском языке. Первый интернет-магазин белорусской символики. Первую футболку с народным орнаментом — вышимайку. Первый национальный speed-dating. В 2011 году, на руинах белорусской политики, он выбил у Европы грант — не под политику, а под культуру. 400 долларов, чтоб оплатить аренду. Так возникла «Арт Сядзіба» («Арт-Усадьба»).
— Мы еще не знали, что такое лофты и коворкинги. Просто сняли помещение на заводе «Горизонт» — телевизоры такие знаете? Диван с квартиры привезли. И начали движуху, чтобы популяризовать белорусскую культуру. В Минске, если хочешь провести концерт, надо пойти в ДК, получить разрешение. А нам достаточно написать «Вконтакте» — и все, играй концерт. Делай что угодно, только если не трэш и не мастер-класс по варению конопли. Ну, а потом мы начали проводить школы арт-менеджеров, журналистов…
А потом их начали давить. За четыре года «Арт-Усадьба» сменила шесть помещений. Иногда честно признавались: извините, ребята, но нам позвонили. Чаще поводы были надуманные. Под выборы Лукашенко смягчился, и сейчас у «Усадьбы» офис и маленький магазин на главном городском проспекте. Целая лавка бело-красно-белых кружек, футболок, чехлов для айфонов.
— Думаю, власти боялись нашей неподконтрольности. Мы же никогда не просили денег у государства. Чиновники от нас уходили в шоке. Что это такое? Почему все стены в граффити? Они думали, что если ты говоришь на белорусском языке, значит ты стремный чувак и оппозиция.
— Но вы не оппозиция?
Мой симпатичный собеседник запнулся и с осторожностью на меня посмотрел. А я вспомнил слова одного белорусского приятеля: «У нас есть такая национальная игра: кто среди нас гэбист. Или найди шестерку среди своих. Шутка».
«Амарока» и Самбука
Главный минский клуб «Бродвей» закрыли сразу после прошлых выборов, не за политику. Просто гастролирующая порнозвезда Катя Самбука по ошибке разделась не до трусов, а дальше, к тому же мастурбировала на сцене. Для досуга остались гламурные клубы и главный из них — Dozari. В надежде склеить иностранца или хотя бы программиста сюда едут девушки из провинции. Пьют и танцуют, как в последний раз. Наутро отстегивают ресницы и едут обратно в свои Гансовичи, Осиповичи, Барановичи.
Но есть и другой Минск.
— Если ты поешь по-белорусски — это уже политика. Если ты просто носишь вышимайку — это политика. Это не мы так решили, так за нас решили наверху.
Дмитрий Афанасенко — фронтмен панк-группы «Амарока» («Галлюцинация»). В Dozari ее не пустят. Играет она там, где шумно, прокурено и говорят только по-белорусски. Дмитрий носит бело-красно-белую вышимайку и все мои грамматически-правильные «Белоруссии» поправляет на политически верную «Беларусь».
— В вышимайке я и сам расцветаю, и люди на меня смотрят с удовольствием. Хорошо быть белорусом, такой месседж. Это важно. А то страх сидит в обществе. Не суйся, не лезь, сиди, работай, расти детей, делай, что говорят. А знаешь, почему так? У нас в каждой семье по репрессированному. Это глубоко. Это историческая память. Люди не Лукашенко боятся. Они боятся власти. Они знают, что никогда во власти не было и не будет нормальных людей.
Дима — анархист. Его «Амарока» играет «позитивный панк-рок». Но глаза у него грустные. У всех белорусов грустные глаза.
— На концертах нам говорят: «Спасибо за то, что вы делаете». А что мы особенного делаем? Просто поем. Нет, я не боюсь, что после выборов Лукашенко закрутит гайки. Он же не запретит мне петь. Любая система закончится. А мы останемся. И не страшно, если это станет просто бизнесом. Вот «Арт-Усадьба» была первая, кто стал продавать футболки с орнаментом. А теперь двадцать пять таких фирм. И все ходят в вышимайках. А Паша Белоус на эти деньги квартиру строит.
— Квартира — это хорошо. Но мне кажется, вы построили себе уютное гетто.
— Это не гетто. Это оазис. Вон там — гетто.
И Дима махнул рукой в окно, на Минск.
Дятел и правильный выбор
В день выборов меня разбудил дятел. Настойчиво и безнадежно долбился в стену панельного дома. Светило солнце, двое маленьких белорусов запихнули третьего в карусель и тыкали палкой. Спокойное воскресное утро в центре Минска.
«А можа так и трэба», — подумал я и почувствовал, что становлюсь белорусом. Да еще и на местную симку пришла эсэмэс: «Избиратель! Прими участие в выборах! Твой голос важен! Центризбирком».
Нарушителям в вышимайках на почту пришла вежливая рассылка: «Для предотвращения западных провокаций 11 октября требуем сделать правильный выбор и находиться дома, не поддаваясь на оппозиционные возгласы».
В метро каждые пять минут напоминали: надо проголосовать.
Участок номер 60 — школа в Уручье, благополучном минском «примкадье». Все почти как в России. Во дворе — картошка с уценкой, в кафе — пиво и пирожки, из магнитофона русская попса, мрачные женщины в ряд — избирком — и совсем уж угрюмые наблюдатели. Ростовой портрет Лукашенко в холле.
И никого.
— Немедленно заплатите мне за фотосъемку! Немедленно! — наблюдательница от Лукашенко негодовала, увидев камеру.
Как-то сразу вспомнилось: средняя белорусская зарплата — 200 долларов. И еще — что говорила Короткевич, когда с нее на секунду слетел предвыборный лоск:
— Да у нас полторы тысячи предприятий на дотациях. Работают три-четыре дня в неделю. Но людей не сокращают. Их оптимизируют. Доводят до четверти ставки. Сиди, терпи. Все понимают, что это рухнет. Даже министерство экономики в курсе. Мы производим одни убытки. Люди получают не зарплату, а скрытое пособие по безработице. Мы болтаемся у нуля.
— Вы мне еще заплатите! Я на вас в суд подам, — сказала женщина, успокаиваясь.
Вечер на пустой площади
Октябрьская площадь велика и пуста, как в антиутопиях. Слева ЦУМ, справа Опера, прямо — дворец Республики. С гигантских телеэкранов объявляли предварительные итоги. Явка максимальная. Фальсификаций нет. Лукашенко — 84%. Против всех — 5%. Остальные так, по мелочи. Пустили фрагмент интервью с теперь уже пятикратным президентом.
— Как только вы преступите закон, даже не закон, а некий рубикон, принятый в нашем обществе… Мужики, вы знаете, что будет!
Под экраном — человек сто оппозиции, столько же журналистов и мужчин в черном. Прохожие обходили митинг по длинной дуге.
— Что, не хочешь войти в историю?
— Я бы да, но завтра на работу.
Оппозиция покричала «Живе, Беларусь!», пожгла факелы, спела гимн и дала несколько интервью. Юноша со стеклянным взглядом разложил на брусчатке скатерть, а на скатерти — муляж автомата Калашникова и рейку с надписью «Пенис». Это была инсталляция против буржуазных выборов. Ее сразу же отщелкала дюжина скучающих фотографов.
Все жались поближе к проспекту и телекамерам. И почему-то подальше от дворца.
Я подошел к нему. Ступени. Колонны. Матовые, черные стеклянные двери. Я пригляделся. Это не ночь отражалась в них — это за ними стояли отряды ОМОНа. В ожидании. Черные куртки, черные дубинки, черные каски, черные, высокие, тяжелые ботинки.
«Мужики, вы знаете, что будет».
Эпилог. Минск — Москва
Сам-то я живу не в Минске, а в Москве, на Пресне. Снимаю, конечно. Двушку на двоих. Моя соседка — белоруска. Обещал ей: вот приеду в Минск, повидаю ее маму, заберу теплые вещи и мешок еды. Так и вышло: созвонились, обсудили место встречи, мило потрещали, про выборы в том числе:
— Кстати, за кого вы голосовали?
В трубке заледенело. Собеседница моя помялась, откашлялась и сказала, что это не телефонный разговор.
Я покидал Минск с чемоданом белорусских сырков и с тяжелым сердцем. За окном мелькала реклама. «Завязывай с наркотиками. Мы поможем. Заплати алименты. Бывших детей не бывает. Трезвость — это счастье. Трезвость — это счастье. Трезвость — это счастье. Заблудился в осеннем лесу — дождись птиц, они летят на юг».
Солнце село, страна растворилась во тьме.
Евгений Бабушкин
Источник: snob.ru
