Российская экономика погружается в кризис, все более ощутимый для рядовых граждан: по данным Всемирного банка, в 2015 году частное потребление в стране падало самыми быстрыми темпами с 1998 года. Рост цен, стагнация производства, ожидания закрытий предприятий и увольнений — все это вытесняет из повестки россиян эйфорию от внешнеполитических успехов. У власти есть определенный идеологический арсенал для поддержания своей популярности, которым она пользуется с переменным успехом. О ходе борьбы телевизора и холодильника в сознании россиян «Новой» рассказала политолог Екатерина Шульман.
— Насколько быстро общество понимает, что экономика в кризисе, как быстро приходит осознание изменившейся реальности?
— Если мы говорим о том, что снижение уровня жизни граждан транслируется в их политическое поведение, то для этого должен пройти год. Когда у людей снижаются доходы, они заняты поиском денег на поддерживание своего привычного уровня жизни или пытаются изменить свой быт. Нужен временной лаг, чтобы люди успели осознать, привыкнуть, понять, что ситуация или не улучшается, или продолжает ухудшаться, а значит, они могут захотеть как-то иначе себя вести, в том числе политически.
У нас есть заблуждение, что протест — это дело бедных, доведенных до отчаяния людей. Это не так: исследования показывают, что в протестах участвуют вовсе не те, кому хуже всех живется. Во-первых, нужно интеллектуальное усилие, чтобы понять, что твое бедственное положение связано с властью и ее решениями. Это не такая простая мысль, как может показаться.
— На каком мы этапе в осознании своего положения?
— Сразу несколько векторов сходятся в 2016 году: во-первых, пройдет условный годовой срок с начала кризиса, во-вторых, окончательно уйдет «посткрымский» энтузиазм, в-третьих — начнется парламентская выборная кампания и, в более широком смысле, откроется электоральный сезон 2016-2018. Собственно, волна крымского энтузиазма довольно быстро спала: уже осенью 2014 года, судя по опросам и итогам региональной выборной кампании-2014, радость сменилась тревожным настроением, люди стали беспокоиться об экономической ситуации больше, чем о политической, и даже в отношении политической повестки начали больше тревожиться о войне в Донбассе. Пиком позитивных настроений были майские праздники 2014 года, потом наступило некоторое плато, а потом пошел спад. Попытка использовать эту тему на выборах, как осенью 2014 года, так и в этом году, успехом не увенчалась. Ультрапатриотические партии типа «Родины» и «Патриотов России» имеют достаточно плохие результаты в регионах, системные партии стараются флагом Новороссии особенно не махать. Если даже у людей и нет понимания связи между экономическим состоянием страны и крымской аннексией, их раздражает, что вот, был какой-то праздник, а теперь кушать нечего.
— Получается, что эффект от ярких внешнеполитических акций очень недолог?
— Он меньше, чем принято думать. Мы преувеличиваем эффект пропаганды и путаем его с рейтингом телепередач: если людям нравится и интересно смотреть определенные программы, это не значит, что меняется их политическое поведение. Если смотреть результаты опросов, какие проблемы волнуют людей, то уже два десятилетия на первом месте стоит инфляция, на втором — цены на еду, что тоже инфляция, на третьем — ЖКХ. Никакой внешней политики там и близко нет.
Что касается отклика на сирийские события, то, судя по первым опросам, люди не очень одобряют наше участие в этой войне, потому что еще сохраняется афганская травма, и то, что мы где-то воюем, воспринимается негативно. Я думаю, что именно этот настрой в свое время остановил нас от дальнейшего вползания на Украину: когда пошли первые гробы, людям это не понравилось. Крым нравится, разговоры по телевизору о борьбе с Америкой нравятся, а вот то, что наши солдаты воюют где-то, воспринимается болезненно.
Поэтому, я думаю, нам сейчас так активно говорят, что в Сирии мы будем наносить удары только с воздуха, по земле ходить не будем — эти разговоры направлены в ту точку общественного сознания, где есть страх, что наши люди будут гибнуть где-то далеко. И если, не дай бог, наш самолет собьют, это больное место снова даст о себе знать. Первое движение власти в таких случаях — скрыть, затем закрыть событие другой повесткой, а потом — замести под ковер и сделать вид, что ничего особенного не было, а теперь и вообще все закончилось.
— Государство пытается компенсировать экономические проблемы идеологическими средствами?
— Власть может продавать обществу наши военные победы, или даже не победы, а просто участие в каких-то мировых процессах, как, например, в Сирии. Вряд ли можно будет зафиксировать точку победы над террористами, и пока малопонятно, что именно будут продавать телезрителю в качестве наших побед. Вероятно, то, что мы разговариваем на равных с мировыми державами, нас не изолировали, не прогнали, мы во всей этой движухе тоже участвуем, как большие.
Другой способ — продавать такую русскую austerity: идеологию того, что сейчас тяжелые времена, нужно экономить, меньше тратить. Например, разговоры о том, что нужно повышать пенсионный возраст, или что бюджет на следующий год будет «очень жестким», как на днях сказал Шувалов. С пенсионным возрастом, очевидно, будет много торговли, эта тема вызывает протест, но можно говорить о повышении возраста, приговаривая, что времена у нас тяжелые — а потом его все-таки не повысить. А вместо этого заморозить накопительную часть пенсии — это не вызывает такого раздражения, потому что люди не очень хорошо представляют себе свою пенсию, ее состав, а то будущее, когда они будут ее получать, для них выглядит как довольно отдаленное. Таким образом, власть продает идею: у нас тяжелые времена, но мы стараемся, как можем, чтобы они были для вас не так тяжелы.
Еще один метод — продажа телезрителю голов «зажравшихся чиновников». Хотя истинная причина того, что у нас называют борьбой с коррупцией — не пропаганда, а внутривидовая конкуренция управленцев, ее плоды дают хорошую телевизионную картинку. Региональные руководители — напрашивающиеся жертвы, потому что, во-первых, они по необходимости связаны с хозяйственной деятельностью, а там всегда есть, что найти, а во-вторых, они не свои для федералов, которые за ними и приезжают. Мы видим только самые яркие случаи, а люди внутри политической элиты довольно остро чувствуют, что они под ударом. Ведь кроме недавно пострадавших губернаторов, есть еще бывший начальник ФСИН (Александр Реймер — А. Б.), который арестован, есть дело генерала полиции Бориса Колесникова, который погиб или был доведен до самоубийства, есть снятие Владимира Якунина, который, очевидно, стал слишком дорого обходиться системе. Для публики все это возникло на радаре и погасло, а люди в элитах все время думают, кто следующий. Уровень репрессивной активности внутри системы довольно высок, и ранг репрессируемых выше, чем в сытые времена.
— Меняется ли количество россиян, не согласных терпеть дискомфорт ради политических интересов государства?
— Когда человека спрашивают, готов ли он пожертвовать чем-то низменным ради чего-то возвышенного, конечно, ему хочется ответить, что готов — иначе он выглядит какой-то материалистической свиньей, которая за свой теплый угол продаст все на свете. Но спросите его, каких изменений в жизни он больше всего хочет — он что, ответит, «чтобы у моей страны стало больше территорий»? Нет, он скажет: «чтобы еда не дорожала». И он не видит противоречия в своих ответах. Это грех социологии. На вопрос «одобряете ли вы решения власти» человек чаще всего отвечает «да», если он не явно протестно настроен. Это более комфортный ответ: люди хотят быть хорошими и соответствовать тому, что они считают социальной нормой, присоединиться к большинству.
В России трудно узнавать общественные настроения, потому что у нас нет свободных выборов и свободного рынка СМИ, которые обычно служат индикаторами. И это довольно опасно. Если бы у нас были свободные выборы на всех уровнях, мы бы могли видеть тенденции, склонность к экстремизму в каких-то регионах, рост протестных настроений на дальних подступах и в безобидной форме — в виде голосования за легально допущенных к выборам кандидатов. Авторитарная система разваливается быстрее и с большим насилием, чем демократическая, потому что предварительного оповещения о проблемах там нет. Ухудшение экономической ситуации в России вызовет изменения в политическом поведении людей, но какие именно — сказать невозможно, именно по этой причине. Протестные настроения могут прорваться там, где их никто не ждет.
Анна Байдакова
Источник: novayagazeta.ru
