5 октября исполнился год как не стало создателя советских электронно-музыкальных инструментов Л.И. Федорчука.
Мы познакомились с Леонидом Федорчуком ним, далеко пройдя земную жизнь за половину каждый. В таком возрасте уже поздно заботиться о том, чтобы приобретать друзей – дай Бог не растерять старых. Но бывают все же исключения.
Свели нас небольшие сканвордные клеточки, над которыми оба мы трудились ради хлеба насущного в лихие 90-е: я – в редакции «Логос-Медиа» знаменитых теперь «777», а Лёня – будучи нашим автором-надомником. Нам тогда присылали свои сканворды многие любители со всего бывшего Союза. Работы Федорчука из украинского Житомира я заприметил сразу. Была в них какая-то живинка, выгодно отличавшая их создателя от других, пусть и крепких, но всё-таки ремесленников. Вот, скажем: «НАТО – блок, усиленный Эстонией». Дать такое образное определение слову, не выходя при этом из прокрустовых рамок тридцати печатных знаков, включая пробелы, – не каждому под силу.
К двум из десятка книг Федорчука я потом писал издательские предисловия. «Законченный лирик» инженер Леонид Иванович блестяще владел слогом и виртуозно юмором. Как известно, это довольно редкое сочетание.
В своё время так расположились звёзды, что в чудном городе Житомире был построен завод по выпуску электроизмерительных приборов, а на том заводе начальником конструкторского бюро долгие десятилетия трудился Леонид Иванович Федорчук. Потом словно Атлантида исчез завод «Электроизмеритель» и это убедило Федорчука продолжить и издать ее на собственные сбережения книгу «Собачью жизнь…». Последнюю ему помогли выпустить в свет люди, разделяющие глубокую и мудрую мысль французского писателя Андре Терье: «Есть, наконец, ещё одна музыка, которую понимают, которой наслаждаются только те, кто, подобно мне, прошли три четверти своего жизненного пути. Это музыка, так сказать, внутренняя, умственная, и лишь одна душа схватывает её немые аккорды,- это музыка воспоминаний». Ибо воспоминания, друзья, – единственный рай, из которого никто нас с вами изгнать не в силах. Прочитавшие эту книгу, убедятся в моей правоте».
До конца дней своих с тёплой грустью буду я вспоминать наши с Лёней беседы при ясной житомирской луне. О чём только мы с ним не переговорили тогда!
А рассказчик Федорчук был на диво отменный. Если вы не поленитесь и наберёте в Яндексе: «Глубокое бурение за панской скалой» из той же книги «Собачья жизнь…», или «Хороший мальчик Сёма», то убедитесь, что я нисколько не приукрашиваю задним числом мастерство своего покойного друга. Он на самом деле был потрясающей личностью. Вот вам пример Лёниных откровений: «Идя навстречу мимолётным увлечениям дочери и пытаясь помогать ей в меру своих сил, я приобретал неожиданные занятия, которые, в силу склада характера, доводил до мыслимого совершенства, в то время как она забывала об этих увлечениях через месяц-другой. Однажды она захотела щенка – и я стал заядлым любителем собак, потом увидела у подруги шар с плавающей рыбкой – и я заболел на долгие годы аквариумом. Далее ей захотелось рисовать – и я, пытаясь обучить ребенка азам искусств, погрузился в литературу и в результате – сам стал художником. Собственно, всю свою жизнь я доделывал то, что начали мои дети, да так и не закончили. Таким образом, я есть продукт дилетантизма своих детей. Я вылеплен ими».
В другой раз поведал мне о потрясении, которое произвела на него электромузыка: «Не знаю, как передать тебе словами то звучание. Торнадо! Вихрь незнакомых тонов – густых, как сметана. Тут же звон десятков подвешенных в воздухе рельсов. За мелодией крадётся какой-то низкий унтертон. И такое впечатление, что репродукторы соскочили со стен и вращаются. Я был так потрясён (да нет, ошеломлён!) когда закончилась эта музыка, что долго не мог очухаться. Потом стал спрашивать знакомых – что это было? Но они… даже ничего не заметили! И не могли понять, о чём это я толкую – потому что слова здесь были бессильны. Не стану тебе рассказывать весь ход предпринятого мною следствия, окончившегося тем, что в радиорубке чернявый старшекурсник показал мне «рёбра» – рентгеновский снимок с записанной «забугорной» музыкой. И ещё сказал, что это – электроорган. Всё.
Какими эпитетами и метафорами можно описать поворот судьбы? Как его почувствовать – ведь понять, что это веха, можно будет только значительно позже!
Но я вроде тронулся умом – у меня внутри звучала эта музыка, я терялся от бессилья, боясь её потерять, позабыть. И отчаивался от невозможности просто спеть мелодию, как лечатся от обычных шлягеров. Тут было нечто другое – вторжение каких-то фантастических сил, заставляющих болеть неизлечимо, потому что вся душа моя резонировала с этими звуками: я сам был этим электроорганом и спастись можно было только создав нечто подобное, чтобы без конца нажимать на клавиши и впитывать, впитывать, в себя это звучащее волшебство. Библиотеки мне на этот раз не помогли. Тщетно я часами рылся в каталогах. Позже я узнал: даже в Ленинке такой литературы – кот наплакал. Да и нужно было иметь опыт поиска, а это – не так и просто. Я третировал знакомых меломанов. Приставал к преподавателям. Один сокурсник даже, сжалившись надо мной, стал мне давать уроки игры на аккордеоне – это единственный инструмент, который был бледной тенью потрясшего меня чуда. Но никто ничего мне не мог сообщить об электрооргане. Никто. Ничего. Мне оставалось только открыть всё самому. Изучил английский. Поехал в Москву. В Ленинке нашёл две американских книги большого формата про электромузыку. Наш завод «Электроизмеритель» написал официальное письмо и мне выдали те книги на месяц. Переводил я их по двадцать часов в сутки и уложился в отведённое время. Познакомился и подружился с Терменом. Тем самым, что потчевал музыкой своего «Терменвокса» Владимира Ильича Ленина. Подарив мне свой аппарат, Лев Сергеевич (ему шёл тогда 95-й год) поинтересовался: «Знаешь, почему я так долго живу? – Нет, – удивился я.- А ты прочитай мою фамилию наоборот».
При частых наших встречах я всё допытывался у Лёни: как же так получилось, что наши ЭМИ, по многим позициям лучше зарубежных, оказались в тени, мы сами всё профукали?
«Меня, прости за бахвальство, прозвали «отцом электромузыки» вовсе не за заводские успехи, не за мои многочисленные статьи, изобретения и книги, а за интуицию, – объяснял он. – Она подсказывала мне, что без прогресса в элементной базе наши первые успехи обречены на забытье. Поэтому я без устали колесил по стране, когда узнавал, что где-то пробиваются электромузыкальные ростки. Работы по ЭМИ проводились в десятках советских городов, и я везде побывал, пробивая Всесоюзный координационный орган. В 1971 году нам удалось созвать в Житомире Всесоюзную научно-техническую конференцию по ЭМИ (первая прошла в 1938 году). На неё прибыло более 200 человек. И я уж позаботился, чтобы в президиуме сидели Термен, Володин, Симонов, руководитель первого в стране ансамбля ЭМИ Всесоюзного радио и телевидения Мещерин.
Ты прав в том смысле, что какое-то время мы шагали даже чуть-чуть впереди мировых успехов. Нашей работой живо интересовались музыканты-профессионалы: Владимир Мигуля, Алла Пугачева, Раймонд Паулс, Григорий Пономаренко, Иосиф Кобзон, решительно все продвинутые ВИА СССР. Они пользовались нашим синтезатором “Эстрадин-230”, другими нашими музинструментами. Но потом мы стали сдавать с трудом завоеванные позиции. Понимаешь, для воплощения научно-технического прогресса необходимо было развитие науки единым фронтом, по всем направлениям, а не отдельными выпадами. Да, мы выпрыгнули на недосягаемую для остальных высоту благодаря отчасти моим мозгам, усилиям моих соратников. Дальше можно было только падать, потому что снизу, рядом, не было ничего, на что можно было опереться. Общая технологическая отсталость страны, отсутствие качественных материалов, скаредное финансирование, медленный прогресс в микроэлектронике – и на фоне этого – переход передовых стран к программным технологиям проектирования, к которым наша страна была абсолютно не готова – предопределили катастрофу в ЭМИ. Плюс ещё проклятая, дикая и нелепая перестройка. На фоне разрушения страны до музыки уже никому дела не было. Мы снова вернулись в 1921 год к терменвоксу на транзисторах».
В конце восьмидесятых Федорчук уехал с женой в Иркутск.
«В Сибири я оказался потому, что было такое слово “надо”, – рассказывал он мне. – Нас пригласили в Министерство и сказали: надо укрепить иркутчан. Мне хотелось чего-то нового, проснулась охота к перемене мест. Любимая женщина, с которой мы жили в разных городах и не могли соединиться, потому что не было жилья, в ответ на мой вопрос, не поедет ли она со мной в Сибирь, как декабристка, сказала “да, конечно”, даже не спросив, где этот самый Иркутск находится. С другой стороны, там, в Житомире, я оставлял деятельный коллектив, который, в общем-то, во мне как в руководителе уже и не нуждался. И потом я понял, что энтузиазм держится на незнании о предстоящих трудностях. Человек, приобретающий это знание, должен уходить, уступая место незнающим. В этом соль прогресса.
Я вырос в удивительной стране, где частное предпринимательство, которое везде приносит пользу государству, считалось тяжким преступлением. А повсеместное воровство рассматривалось как проступок.
С завода тащили все, кому не лень, но тех людей не называли ворами, а придумали им слово “несуны”. Таким образом, наше поколение не получило навыков частной инициативы, но приучилось тащить всё, что плохо лежит. Когда началась «пора прихватизации», стало ясно, что ни о каком производстве никто не думает – главное скорее присвоить побольше собственности и устранить тех, с кем по закону следует ею делиться. Я вышел из этого процесса, испытывая смесь горечи и отвращения. Когда всё перевернулось с ног на голову, я чтобы выжить, занялся торговлей. Удалось превратить в капитал свою энергичность, порядочность и обязательность. Крупные фирмы мне доверяли, давая товар без предоплаты. Бизнес мой стал приносить доходы. Но кому-то, видно, моё благополучие не давало покоя. Меня разоряли четыре раза, выкрадывая товар. Меня караулили на улице и в подъезде, трижды зверски избивали с целью отнять деньги. После последнего ограбления склада, как назло, совпавшего с августовским кризисом 98-го, я рассчитался с долгами, забросил своё предпринимательство, вернулся в родной Житомир и купил себе дом.
Всю жизнь я привык ворочать мозгами. Когда торговал, появилось ощущение интеллектуального голода. Наверное, так “тоскуют руки, привыкшие к топорам”, как пелось в одной советской песне. Отдушиной стал компьютер. Решил на старости лет научиться программировать. И в этом начинании выручило меня то, что выручало всегда – книги. В течение нескольких месяцев я овладевал этим искусством, а заодно и серьёзно улучшил свой английский. Теперь публикую собственные программы в Интернете. Моя игра «Ах, везунчик!» известна во всех уголках его безбрежных просторов. Осуществил я и давнюю мечту: сделал программу для составления кроссвордов. Это даже не программа, а целый комплекс интеллектуальных игр и головоломок. Публикую их в газетах. Выпускаю в Интернете ежемесячный электронный журнал кроссвордов. Всё, в основном, бесплатно – наши люди без ума от халявы. Зарабатываю очень мало, но мне много и не надо: хватило бы на оплату Интернета. Сейчас свои занятия определяю как “технологии интеллектуального досуга”.
А возвращаясь к электромузыке… Она разделила судьбу страны. Тот интеллектуальный потенциал, который был по крупицам собран нами, рассосался и растворился, как предутренний туман.
Умерли Волошин, Термен, Симонов, Володин. Мои ребята, создававшие инструменты со звездными названиями “Альтаир”, “Солярис”, “Орион” – кто эмигрировал, кто спился, кто довольствуется продажей пирожков. Но везде: в Житомире, в Израиле, в Америке или в Иркутске они собираются вместе 12 февраля, чтобы отметить рюмочкой очередной “День электромузыки”. В 1964 году в этот день мы начали выпускать ЭМИ».
Тут бы и поставить точку в моей поминальной молитве о безвременно ушедшем друге. Только это было бы прекраснодушием к такому праведнику, каким, безусловно, был Федорчук. Зимой 2007 года его вторую жену основательно тряхнул сильнейший инфаркт. Встал вопрос о шунтировании и о том, что такая операция в условиях Житомира невозможна – надо ехать в Киев. А там она потянула на 20 тысяч долларов. Для Украины сумма космическая. Леня, не задумываясь, взял деньги в банке. Но дальнейшие события потребовали и дальнейших финансовых трат, даже теоретически несоизмеримых с возможностями двух пенсионеров. Однако друг мой продолжал брать взаймы до тех пор, покуда не поставил на ноги любимую женщину! Но та уехала на реабилитацию в свои родные Сумы и больше не вернулась…
Из книги «Собачья жизнь…»: «Боже, как я был счастлив, что неимоверными усилиями спас от смерти это замечательное существо! Мне кажется, что мужчина не смог бы так поступить, как она. По крайней мере, я – так уж точно. А женщина сможет и, даже более того, будет считать всё абсолютно справедливым.
И я продал дом, и отдал ей половину денег, и почти весь скарб её помог перевезти в Сумы. И рассчитался с друзьями и с банком. И купил себе маленькую квартирку, в которой сейчас живу, заново переживаю невероятно смешную историю своей последней огромной любви».
Потеряв свою любовь, Лёня, солнечный оптимист и патологический альтруист, не потерял тогда веры в жизнь. Продолжал писать стихи и книги, выступал по местному радио и телевидению, вёл собственный блог, устраивал встречи бывших коллег по заводу, который новые украинские власти раздербанили до основания. А какую замечательную песню «Эстрадин» написал!
По-настоящему «собачья» жизнь началась для Лёни, когда на Украине развернулись дикие и нелепые события в конце 2013 года. Они-то его, интернационалиста до последней прожилочки и доконали.
Писал мне: «Ты не поверишь, но когда я в Иркутске услышал о провозглашении Украиной «самостийности», заплакал от горечи и досады. А ведь то были лишь цветочки. Кровавые ягодки мы будем собирать нынче. В страну пришло средневековое мракобесие. Никогда не думал, что на мою долю выпадут столь жуткие времена. Меня грозят выдворить за пределы Украины, если не поменяю российский паспорт на «жовтоблакытный». А ты-то почему отмалчиваешься? Неужели для тебя безразличен тот кошмар, который творится на нашей нэньке?». Когда я написал в «Столетии» заметки «Русофобия как национальная идея. Размышления украинского «москаля» о текущем моменте», Лёня восторженно откликнулся: «Блин, наконец-то я дождался!!! А то всё время обращаюсь к Михаилу: «Да что же ты пишешь о Калашникове, да о Гастелло, когда наша Украина горит под ногами?» А я лично в центре этой русофобии, да ещё с документами россиянина. Написать такой материал и распространить его – это была самая главная твоя задача! Тем более, что именно ты, как выросший в этом аду, знаешь материал не по подсказке! Ладно, Мишенька, извини мою грубость, спасибо тебе за горячий материал, хотя мне и так уже жарко. Хотел в Крым сорваться, ан не получается. Фашисты ловят и рвут документы, сейчас это практически невозможно».
Спустя какое-то время Лёня прислал мне крайне пессимистическое, так для него не характерное, письмо, которое заканчивалось словами: «Не хочу жить я в этой Украине!».
Думалось, в полемическом задоре у друга вырвалось. Однако интернет связь и телефонная с ним вдруг прервались. Тогда я обратился к друзьям Лёни и узнал, что он свёл счеты с жизнью…
А рано утром тихо сам угасну,
Осыпавшись золой, тепло губя…
Вы не печальтесь: я был счастлив,
Отдать другим до искорки себя.
Но среди вас один всегда найдётся,
Кто трепетно хранит к огню любовь,
И спичка к коробку коснётся –
Из пепла я восстану вновь!
Михаил Захарчук
Источник: stoletie.ru
