Реальной альтернативой исламистам был режим Башара Асада. Оппоненты, пусть и с запозданием, фактически признали правоту России в этом вопросе. А признав, были вынуждены признать ее право на военные действия и – шире – легитимность ее военно-политического присутствия на Ближнем Востоке.
Хотя Россия только приступила к войне против Исламского государства, задуматься о возможных последствиях этого шага уже необходимо. Не стоит лицемерить, говоря, что российские военные пришли сражаться исключительно против ИГ: едва ли не главной задачей Москвы была и остается поддержка сирийского президента Башара Асада. Отказ Москвы от него стал бы свидетельством ее слабости, даже в глазах его противников, включая Королевство Саудовская Аравия. Сразу скажу: эта поддержка оправданна, поскольку практика показывает, что именно авторитарные «почти светские» режимы при всех их недостатках были и есть надежная преграда на пути религиозных экстремистов, причем не только на Ближнем Востоке, но также и в других частях мусульманского мира. В данном случае реальной альтернативой непобедимым исламистам был режим Башара Асада.
В конце концов, как бы ни складывались обстоятельства, оппоненты России, пусть и с запозданием, скрепя сердце, фактически признали правоту Кремля. Признав эту правоту, были вынуждены признать ее право на военные действия и – шире – легитимность ее военно-политического присутствия на Ближнем Востоке.
Возник прецедент российского участия в конфликтах за пределами постсоветского пространства. Кремль преодолел столь унизительное для него определение России «региональной державы». Если же ее военное присутствие распространится и на Ирак, то эта «региональность» на какое-то время вообще отступит в прошлое. Конечно, Россия не «сверхдержава» (не та экономика), но подтверждение, что у нее есть интересы далеко за ее пределами, стоит многого. Это можно назвать главным для России результатом ее вступления в войну против ИГ.
Есть и еще одно очень важное обстоятельство: российский президент удовлетворил свое политическое честолюбие. Психологически это имеет для него громадное значение. На фоне «бесконечного» украинского кризиса, когда Москва была вынуждена отказаться от проекта «Новороссия», дать задний ход в Донбассе, прорыв в Сирии на какое-то время должен удовлетворить амбиции Владимира Путина.
Может ли быть российский вклад в победу над ИГ решающим, всерьез не обсуждается. И правильно, поскольку сотня-другая вылетов на «Сухих» вряд ли подорвет материальную основу ИГ и моральный дух его бойцов. Кстати, неясно, как будет выглядеть и победа над ИГ. «Полной и безоговорочной капитуляции» от него не добиться. Свое поражение оно никогда не признает и будет пытаться продолжать свою борьбу иными, скорее всего партизанско-террористическими методами.
Действия российской авиации осложнятся еще и тем обстоятельством, что в ходе воздушных атак летчики могут промахнуться и нанести удар по мирным жителям. В гражданской войне такое, увы, бывает (в Афганистане, да и в Чечне случалось). Саудовская Аравия уже заявила, что российские летчики сбрасывают бомбы не на объекты ИГ, а на мирных сирийцев. Возможно, ее представители в отдельных случаях правы. Эти «промахи», конечно, будут настраивать население не только против русских, но также и против Башара Асада, помогать которому они прибыли. Но «промахивалась» и западная коалиция. Рискну сказать, что Россия должна, обязана признавать, что ее пилоты иногда бьют мимо цели: за это признание она даже может заслужить уважение.
Весьма вероятны нападения на места расположения, базы российских подразделений – не только игиловцев, но и некоторых группировок сирийской оппозиции, например той же неугомонной «Джабхат ан-Нусра». И тогда российским военным придется защищаться. А это уже будет походить на наземные боевые действия, вести которые Россия не намерена.
Насколько популярным в обществе окажется участие России в сирийском конфликте, мы скоро узнаем из уже наверняка проводящихся социологических опросов. Если ее участие действительно будет ограниченным и не приведет к большому числу жертв, то общественным сознанием оно будет восприниматься как политическая периферия, которая вряд ли заслонит все прочие проблемы. Вряд ли ей будет уделяться заглавное место в официальной пропаганде.
Зато Москве следует быть готовой к возможным терактам. ИГ уже давно пугает Россию их проведением. В этом случае высока вероятность того, что в них будут задействованы «наши», то есть российские боевики. Тем более что большинство из них, включая пока пассивный «Имарат Кавказ», не только приняли присягу на верность ИГ, но даже заявили о вхождении в его состав.
Проведение же наземной операции выглядит более чем умозрительно. Кто и когда на нее отважится, сказать невозможно. Представить себе ее логистику крайне трудно. Вряд ли победу в ней могут одержать и гипотетические сирийско-иракские силы, которые якобы возьмут подразделения экстремистов в клещи, а затем разгромят их. К тому же встанет вопрос об участии в такой операции Ирана и «Хезболлы», на что Запад, да и Россия вряд ли согласятся, даже с учетом того, что в Багдаде уже создано нечто вроде совместного координационного комитета.
Можно ли считать, что, начав военные действия, Россия присоединилась к коалиции? С одной стороны – да, хотя бы потому, что у них общий враг, а во-вторых – отныне volens-nolens всем, кто бомбит ИГ, придется каким-то образом координировать свои действия. Российское и американское военные ведомства это уже делают. Вот только не следует при этом даже намекать на сравнение с антигитлеровской коалицией, как это в пылу страсти сделал российский президент, выступая на Генеральной Ассамблее ООН. Противник той коалиции был качественно иным. За ИГ, какими бы словами его ни обзывать, стоит целый тренд исламской традиции и политической культуры, ИГ встречает симпатии в самых разных частях мусульманского мира, о чем сообщается не уж столь часто. Это – цивилизационный феномен, а отнюдь не «раковая опухоль» и не следствие деформации ислама западными спецслужбами, как считают некоторые российские политики. У войны с ИГ есть признаки столкновения цивилизаций, писать о чем «неприлично». Не секрет, что эту войну против ИГ многие в мусульманском мире воспринимают как войну против ислама. До недавнего времени Россия в этой войне участия не принимала.
После российской акции меняется абрис сирийского кризиса. Прежде он оставался, так сказать, бинарным: одни (таких было большинство) выступали за немедленное отстранение Асада от президентства; другие, прежде всего Россия и Иран, оказывали ему безоговорочную поддержку, никоим образом не ставя под сомнение его легитимность. Теперь ситуация вернулась на три года назад – очевидно, возобновится внутрисирийский переговорный процесс, участниками которого будут в том числе и представители Асада. Приведет ли этот процесс к решению сирийского конфликта, говорить рано. Однако как минимум очевидно то, что за годы гражданской войны Асад доказал, что он достаточно силен.
Да, утверждение, что он «сидит на русских штыках», имеет под собой основание. Но тогда возникает вопрос, что было бы с оппозицией, не получай она помощи – от США до стран Персидского залива? Так или иначе, ни одна из противоборствующих сторон самостоятельно победы одержать не может, и потому им вновь придется торговаться. Главная роль окончательно здесь переходит к внешним акторам – США и России, задача которых уже не уговорить, но заставить противоборствующие стороны прийти к консенсусу.
Пока эти переговоры будут длиться, режим Асада, скорее всего, укрепится и почувствует себя куда увереннее. Расстановка сил внутри Сирии может измениться в пользу его преемников. На что Россия, которая намеревается создавать базу для своего военно-политического присутствия, наверняка и рассчитывает.
На Москву работает фактор времени. Вашингтон временно согласился на сохранение Асада у власти. Сколько продлится это время, неясно. Теоретически оно может длиться бесконечно. Получается, что Россия в каком-то смысле даже заинтересована в существовании ИГ, поскольку именно оно явилось предлогом для ее участия в сирийском конфликте.
Сегодня, в самом начале октября 2015 года, Владимир Путин выглядит победителем. Как бы ни относиться к российскому президенту, его позиция оказалась последовательной и вменяемой. Однако известно и другое: российской внешней политике свойственны отсутствие дальновидного стратегического мышления и просто авантюризм (пример тому – Украина). Что в итоге возобладает на Ближнем Востоке, окончательно сказать пока невозможно.
АЛЕКСЕЙ МАЛАШЕНКО
Источник: carnegie.ru
