Статистика показывает, что в вопросах кремлевской политики у среднестатистического водителя автобуса такие же настроения, как и у среднестатистического ученого. Почему так?
Понять современную российскую действительность человеку со стороны всегда непросто. Есть такое ощущение, что ее с трудом понимают даже сами россияне. Безусловно, у них есть разногласия по многим ее аспектам. Я этой осенью, как и прошлой, нахожусь в Москве, где преподаю аспирантам МГИМО и Флетчеровской школы права и дипломатии, сидя в аудитории с видеосвязью, я впитываю все, что могу, читаю, наблюдаю, гуляю, знакомлюсь с людьми.
Многое изменилось по сравнению с прошлой осенью. Руководство, политики, бизнесмены, аналитики и общество (в той степени, в какой оно может преодолеть свое безразличие к миру политики), похоже, признали, что напряженные, обремененные трениями и неприязненные российско-американские отношения стали «новой нормой». Признали — и пожали плечами. Но ведь то же самое, как мне кажется, происходит и в США.
В отличие от прошлой осени, телевидение не переполнено с утра до вечера трагическими новостями из Донбасса о насилиях и жестокостях, хотя политической борьбе и протестам в Киеве уделяется большое внимание. На смену Украине пришел миграционный кризис в Европе, который соперничает с угрозой со стороны ИГИЛ. Следящие за текущими событиями россияне в большинстве своем думают, что на Украине зарождается «замороженный конфликт». Перемирие, похоже, как-то соблюдается, и ни Москва, ни западные страны не хотят, чтобы оно рухнуло. Однако общество смотрит на это более скептически, что показывают проведенные в середине августа опросы. 70 процентов респондентов считают, что возобновление конфликта вероятно или очень вероятно. И лишь 21 процент полагает, что его не будет.
Что касается мыслей о дальнейших действиях и об общей стратегии России на Украине, то один думский депутат со связями сказал мне, что их нет. Россия просто сидит сложа руки и наблюдает, как развиваются события в Киеве. Она будет деятельно помогать в создании и защите действующих социальных, экономических и военных институтов в тех районах Донецкой и Луганской областей, которые подконтрольны сепаратистам. Но мало кто надеется, что положения минских соглашений о политическом урегулировании заработают. И многим кажется, что Москва не особо старается претворить их в жизнь. Может, Москва проявит какую-то минимальную мягкость в экономических отношениях с Киевом, если он поможет решить проблему снабжения Крыма электроэнергией и водой. А что до отношения общества к Украине, то с января 2014 года оно изменилось кардинально от «очень положительного» в сторону «очень отрицательного». Тогда «очень положительно» к Украине относились 66 процентов опрошенных. В мае 2015 года (это последние цифры) «очень положительное» отношение было у 26 процентов. «Очень отрицательно» к Украине в январе 2014 года относились 26 процентов; в мае 2015-го таких стало 59 процентов.
Сцены многотысячных толп отчаявшихся беженцев, которые штурмом берут Европу, а также неразбериха на Ближнем Востоке, сказал мне один высокопоставленный ученый, обеспечивают еще большую поддержку путинскому режиму. (Один студент из МГИМО спросил своих коллег из Флетчеровской школы: «Почему вы называете этот режим путинским? Разве вы говорите “режим Обамы”?» После этого он подчеркнул, что государство пользуется широкой народной поддержкой.) Глядя на все эти зарубежные неурядицы, среднестатистический россиянин ставит в заслугу Путину то, что он избавил страну от аналогичной участи. Для большинства россиян, которые пережили 1990-е годы, стабильность очень многое значит. К этому добавляются углубляющиеся и расширяющиеся националистические чувства. Футболок с надписью «Крым наш» сегодня стало меньше, но настроения эти сохраняются, и те 85 процентов поддержки аннексии с марта 2014 года не претерпели практически никаких изменений. А если учесть, что существует прочная тенденция все российские беды валить на США, то такое ощущение путинского лидерства как лучшей гарантии сохранения стабильности прекрасно объясняет его популярность. Многие россияне скажут вам, что рейтинг его одобрения не 83 процента, как показывают соцопросы, однако почти никто не сомневается в том, что он по-настоящему высок. Ложкой дегтя в бочке меда является то, что у всех прочих политиков рейтинги наполовину ниже — точно так же, как у правительства и у его политики. Правда, тот курс, которым следует страна, в прошлом месяце одобрили 55 процентов, что на девять процентов ниже июньского показателя, но на 14 процентов выше, чем в мае 2012-го, когда Путин вернулся на пост президента. (Следует отметить, что эти цифры существенно выше, чем в аналогичных опросах, проводимых в США и в большинстве европейских стран.)
Таким образом, если где-то в США люди смотрят на нефтяные цены 40-50 долларов за баррель, на курс рубля к доллару 70:1, на негативный рост в четыре процента за текущий год, на медленный или нулевой рост как минимум на следующие три года, на сопутствующую инфляцию и на уменьшение чистых доходов россиян, то они естественно предполагают, что где-то в недрах уже зреет недовольство. Но найти свидетельства такого недовольства очень сложно. Некоторые очень умные российские аналитики уверяют меня, что что-то должно произойти. Как сказал один из них, рано или поздно либо сорвет крышку с непредсказуемыми последствиями, либо Путин с коллегами развернется на 180 градусов и как минимум на уровне риторики постарается сбросить давление в российско-американских отношениях. Но таких людей меньшинство. А большинство, как критики власти, так и ее приверженцы, со смирением или самодовольством говорят о том, что такая ситуация сохранится надолго.
Конечно, Россия издавна является страной, которая кажется стабильной, пока жизнь не доказывает, что это не так. Либо же она кажется бездеятельной и неподвижной, пока не случится русский бунт, жестокий и бурный. Возможно, где-то в недрах российского бытия медленно вызревает потенциал такого взрыва. Один из самых вдумчивых российских обозревателей Дмитрий Тренин написал, что если Россия не преодолеет нынешний кризис (своей экономики) внутри кризиса (российско-американских отношений), то не только режим, но и вся страна окажутся в опасности.
Но человеку со стороны эти признаки пока не видны. Отвечая этим летом на вопрос о том, возможны ли массовые протесты в их городе или регионе из-за «снижения качества жизни и в защиту гражданских прав», 76 процентов россиян сказали «нет», а 18 процентов — «вполне возможны» (на 10 процентов ниже, чем в феврале 2014 года). А 87 процентов заявили, что если протесты все-таки начнутся, они в них участвовать не станут. Когда в августе российских респондентов спросили, являются ли для них проблемой западные санкции, 27% сказали «да», а 67% «нет». 68% выступили за то, чтобы игнорировать западные требования, а 20 процентов отдали предпочтение уступкам ради снятия санкций. Что касается ответных санкций российского правительства, запретившего импорт западных продуктов питания, то 67% их поддержали, а 21% высказался против. 58% заявили, что эти контр-санкции заставят Запад «уважать» Россию.
Многие россияне действительно считают, что Путин восстановил уважение к России. Как сказал мне один мой впечатлительный российский знакомый, уважение очень важно для среднестатистического россиянина, потому что «на протяжении столетий мы были этого лишены: лишены теми, кто нами правил, лишены теми, кто нами командовал, лишены внешним миром. Мы даже сами себя этого лишили». А вот что написал недавно Андрей Колесников из Московского центра Карнеги:
Пятиминутная беседа с большинством российских граждан убеждает в том, что они по-прежнему чувствуют себя абсолютно беззащитными перед лицом давления со стороны больших и маленьких начальников, жилищно-коммунального хозяйства, пожарных и налоговых инспекторов, судов, полиции, призывных комиссий в военкоматах и даже случайных казачьих патрулей на улицах. В то же время, постсоветский гражданин России удовлетворен (или делает вид) тем, что является частью чего-то большого и безликого, толпы, которая гордится собой и своим лидером.
Это находит негативное отражение в том, как россияне отвечают на вопрос о российско-американских отношениях, звучащий так: «Используют ли Соединенные Штаты нынешние трудности России, чтобы превратить ее во второсортную державу и обычного поставщика сырья для Запада?» В июне 2015 года положительно ответили 86% опрошенных, причем 44% согласились с этим «полностью». Не согласились лишь семь процентов. Чтобы читатель не подумал, будто эти результаты являются просто следствием того антиамериканизма, который господствует в современном российском дискурсе, приведу цифры из ельцинской эпохи: в 1998 году положительно на этот вопрос ответили 75% респондентов, а не согласились 17%. Когда в ходе недавнего опроса был задан вопрос о том, могут ли отношения России с Западом быть «по-настоящему дружественными», или им суждено «всегда строиться на недоверии», 24% выбрали первое, а 62% второе.
Среднестатистический российский водитель автобуса, не говоря уже о среднестатистической деревенской бабушке, выращивающей овощи на своем огороде, оказывает еще меньше влияния на внутреннюю и внешнюю политику России, чем среднестатистический фанат Red Sox или фермер из Южной Дакоты на внутреннюю и внешнюю политику США. Но если из этого очевидного факта американский политический истэблишмент сделает заключение о том, что российская проблема сводится «к бандиту Путину, стоящему во главе терпящего неудачу режима» (так недавно написал на страницах New York Times ее обозреватель Дэвид Брукс (David Brooks), довольно резко выразив широко распространенное мнение Вашингтона и национальных СМИ), то реальная проблема останется неузнанной. Это так, потому что в опросах на которые я ссылаюсь, участвовали не только водители автобусов и бабушки с огородов, но и немалое количество бизнесменов из среднего класса, представителей политической элиты и руководителей с вершины власти. У них более утонченные и элегантные ответы, однако и их настроения сводятся к тому же.
Все приведенные здесь данные я взял из опросов самой профессиональной социологической организации России Левада-Центр.
Источник: u-news.com.ua
