Про мои девяностые.
Главное: это был остров не во времени, а в пространстве. Жить в 90-х было интересно (не легко, а именно интересно) ровно в трех городах: Москве, Питере и Ебурге. Архипелаг трех островов. Все. А я жила в Новосибирске, о чем жалею страшно. Это было поганое во всех смыслах время. Академгородок, стерильная в социальном смысле среда. К счастью, никакого киношного гангстерства с погонями и перестрелками, просто тихая нищета и с юмором преодолеваемый голод. Ужас старших и наша беззаботность. Конечно, по вечерам лучше не выходить – но так там было всегда, там же лес кругом, анклавы науки советская власть строила когда-то по типу лагерей и в тех же каторжных местах. Погасшие этажи в институтах. Жены, по вечерам ищущие мужей докторов и кандидатов по канавам. Кто мог, эмигрировал. Оставшиеся сажали картошку и ели ее потом всю зиму. Большая сплоченность – делились едой, одеждой, лекарствами, помогали и спасали. Повальное пьянство в разных формах. Всеобщий бизнес на сданных бутылках. Всеобщая брезгливость к браткам – не только к бандитам, вообще к торгашам и дельцам, интеллигентская отрыжка. Холод, страшный холод все зимы. Включенные для согрева в квартирах плиты. Ледяные университетские аудитории, в которых сидим в пальто, пишем стынущими пальцами, а разбитые стекла в окнах забиты фанерой.
Мне все казалось ненастоящим, и своя юность тоже, явственное чувство, что это – черновик жизни, а настоящая она начнется позже и не здесь. И так и вышло. Чудовищная бедность в молодости совсем не страшна, развал всяческой науки был проблемой старших. А нас, прыгучий молодняк, волновало только как, где и с кем повеселиться. И потому все, что нам было доступно – это учеба, книжки, дружба, любовь и опыты с сексом и алкоголем. Никакой политики для нас не было вообще, малы и глупы, и что у них там в Москве, какое нам дело. Семьи и детей никто почти не решался заводить. Жили одним днем. Вот оттуда это пестрое веселье, эта умилительная милота на старых фото – щенята, играющие и глупые.
Паршиво было не от политики – это было так далеко, что примерно как на другой планете, не от отсутствия денег – тратить их все равно было негде и не на что, не от отсутствия перспектив – кто про них думал-то тогда? Гнуснее всего было ощущение абсолютной детерминированности, невозможности выскочить из заданных обстоятельств – не было никаких вариантов, даже просто уехать в другой город было неподъемным практически решением. Вообще уехать – это по сложности и фантастичности равнялось полету в космос. Не то что за границу, а в столицу, например. Изменить жизнь нельзя (это я все из сегодняшнего дня сознаю и формулирую, конечно, тогда и мыслей таких не было). Путешествий не было как жанра (это старшее поколение любило погнить в палатках у костра, а мы уже туда ни за что). За границу же или просто на море тогда поехать было немыслимо.
В академгородке было уныло и безнадежно, и праздник мы себе создавали из всех видов общения, алкоголя и бесконечных любовей. Вообще этот культ бескорыстной любви и бешеной страсти, я думаю, достиг пика и закончился на нашем поколении, следующее уже трезвее смотрело на жизнь – им было, чем еще заняться. А нам совершенно некуда было девать силы, кроме как в эту сферу. Есть ли у мальчиков деньги – не интересовало никого никогда, выбирали по уму и таланту.
И вот это ощущение предопределенности, вдавленности в колею, где тебя застал каток истории, и создавало огромное напряжение в нашем поколении рожденных в 70-е. Мы этого совсем не сознавали тогда, но чуяли, как зверьки, и рвались из-под спуда. Именно наше поколение разметало по миру как мало какое другое – это осколочный эффект того взрыва из-под давления. Старшие могли ехать за лучшей жизнью, особенно ради детей. Мы – просто за жизнью, п.ч. провести ее в условиях, за тебя выбранных – несовместимо с идеей человека и жизни. Как только смогла – в 2000-м – я рванула в Москву. Поэтому гнусь, холод и темноту 90-х в Сибири я знаю не понаслышке, говенное время. И ничего не происходило в тамошней культуре, а я ведь росла в тепличной академической среде. Что там было хорошего, квн-движение, извините? Ни музыки – кто знает тех музыкантов за пределами их города? Ни в театре, ни в литературе. Все творилось в трех местах в стране, вышеупомянутых. На прочем пространстве – более-менее одно и то же.
И есть только одна вещь, за которую 90-е, как потом выяснилось, стоит вспомнить добрым словом. Это не свобода – тогда ее не было, для свободы нужны деньги и прочие ресурсы, нищие категорически не свободны. Это не пресловутый общественный подъем – наш подъем объяснялся возрастом и гормонами, а у старших я его как-то не видела. Нет, это – та пустота, предельная разреженность в идеологическом смысле, в которой мы выросли и сложились. Она совпала со временем общественного стыда за содеянное прежде (который мы по младости лет разделить не могли) и страстного интереса к собственному прошлому, истории и культуре, жажды восполнить и компенсировать. Шквал возвращенных имен и тем на наши девственные мозги и уши.
Нами, к счастью, вообще никто не занимался, кроме родителей в детстве. Школа не знала, чему учить, комсомола уже не было, РПЦ в нынешнем ее виде и прочей росмолодежи еще не было. В этом вакууме, предоставленные сами себе, мы читали, слушали и смотрели что хотели и до чего могли дотянуться, сами мотали на ус, отвергали или принимали на веру. Привычка мыслить самостоятельно сделала из нас первое свободное поколение в стране. И это был великий ресурс, который грозил разметать осыпавшуюся и сгнившую советскую конструкцию. Вместо этого власти предпочли разметать нас – и так самое малочисленное, наше поколение оказалось выкошено, как после войны. А советскую конструкцию они подлатали, подкрасили и выдают за новую Россию.
Так вот, единственное, за что я благодарна девяностым – нас очень трудно развести. «Не верь, не бойся, не проси» – это наш опыт. Делай свое дело, заботься о тех, о ком можешь, не пизди попусту и не верь пиздящим – вот чему мы научились. И – удивительное дело, это оказалось опытом каждого, просто каждого десятилетия и поколения на любимой моей родине.
Наталья Шаинян
Источник: ehorussia.com
