Михаил Бонч-Осмоловский, 36-летний аналитик одного из московских некоммерческих фондов, последние недели провел в российской глубинке, в Костромской области – агитатором РПР-ПАРНАС перед местными выборами.
Бонч-Осмоловский говорит, что не является членом ПАРНАСа, но давно поддерживает оппозицию, “еще с митингов Болотной, да и, пожалуй, до них”, и переживает за страну.
Он учился на мехмате МГУ и в магистратуре Российской экономической школы, затем на экономиста в аспирантуре в США, в Северной Каролине, потом вернулся в Россию: “Как-то захотелось на родину. Когда живешь в Америке, хочется в Россию. Здесь, конечно, думаешь, как хорошо было там. Я там пожил, поработал и решил, что хочу уехать сюда”.
И вот, когда оппозиция, действующая по большей части в Москве, собралась на региональные выборы и с боями добилась регистрации в Костромской области, там высадился десант, оппозиционная сборная из разных городов, и столичные волонтеры отправились в глубинку, навстречу сельскому избирателю, который в этом регионе имеет особый вес.
Бонч-Осмоловский говорит, что он – охотник, любит деревню, любит лес, “много лет мы ездили в деревню с родителями за грибами, за ягодами”, и изначально у него была “прекрасная идея” совместить поход в лес, охоту и агитацию за оппозицию:
– К сожалению, ничего из этого не вышло, потому что все свободное время мы агитируем, вместе с собакой ходим. Один только раз удалось выбраться на охоту, а так 20 дней подряд мы с утра до вечера агитировали, но это тоже драйв. Так что охоту вполне заменяет в этом смысле. Я надеюсь после выборов все-таки сходить с собакой по-настоящему.
Поеду-ка я в Шарью, помогу ребятам
– Как вообще это получилось? Знакомые сказали: поедем агитировать по костромской глубинке?
– Я сам сказал – поедем агитировать. Во-первых, на выборах Навального в мэры я тоже активно участвовал в кампании и ощутил этот драйв и эту энергию. А здесь я решил сам. Я не писал в штаб Демкоалиции, я написал пост в “Фейсбуке”: друзья, айда со мной агитировать и в лес за грибами. Потом мне ребята написали из штаба, что у них очень тяжелая ситуация, нужна помощь в Шарье. Я подумал: почему бы и нет, поеду-ка я в Шарью, помогу ребятам. Действительно там было очень мало людей, мало машин, я на машине, поэтому я там и пригодился. Но инициатива изначально была моя собственная.
150 рублей на обед
– Вы уже знали этих людей из штаба?
– Я никого не знал, я со всеми познакомился уже там. Нас встретили. Мы живем в гостинице, вполне приличной для сельской местности. Нам подвозят материалы ребята из Костромы агитационные, листовки, газеты. Мы ездим по райцентрам, по селам, ходим по улицам, разговариваем с людьми, заходим иногда в дома, в квартиры.
– А вам деньгами помогают, за гостиницу заплатить?
– Да, гостиницу нам оплачивают в штабе и дают нам 150 рублей на обед и 150 рублей на ужин максимум. А на завтрак, кстати, не дают. Когда мы были в других райцентрах, где в гостинице завтрак не включен, нам эти деньги не возвращают. Я не бедствую и готов сам жертвовать на кампанию. Но, в общем, платят немного.
По сравнению с Москвой они очень доброжелательные, спокойные
– То, что вы рассказываете, – это вполне такая американская история. Я как-то беседовал с ребятами в Америке, которые участвовали в кампании Барака Обамы, они так же волонтерами ехали, им местные предвыборные штабы оплачивали какие-то минимальные расходы, они ходили из дома в дом, уговаривали людей, даже не уговаривали, а просто напоминали о том, что будут выборы. Вы эту модель пытаетесь привить на российской почве, которая не очень-то знакома с такими вещами. Насколько, вам кажется, это успешно?
– Я учился в аспирантуре в Северной Каролине в Америке как раз, когда была кампания Обамы, все мои американские друзья были волонтерами, я над ними посмеивался и не мог представить, что я сам буду заниматься тем же самым уже в Костромской области. Насколько успешно? Мне кажется, очень успешно. У меня очень позитивные впечатления. Потому что по сравнению с Москвой в глубинке с людьми очень просто говорить, они очень доброжелательные, спокойные. Довольно много случается разговоров, и такое чувство, что людей получается переубеждать. В принципе, власть не любят очень многие, практически все, кроме самих работников администрации. Самое сложное их убедить участвовать в выборах, потому что всех охватила апатия и недоверие. Но тут мы собственным примером, энергией, тем, что мы появляемся, ходим, с ними разговариваем, мне кажется, мы их немножко заражаем этим, что что-то происходит, уже что-то поменялось. Но это самое сложное. В общем и целом, не знаю, что покажут выборы, у меня есть какая-то надежда, что все будет хорошо, что наша работа здесь не пропала даром.
В галстуке даже есть один молодой человек
– Я смотрел все эти многочисленные ролики, отчеты об агитационной кампании РПР-ПАРНАС, ребята в пиджачках, хипстеры практически, выступают перед сельскими жителями. Вы с отторжением на таком уровне не сталкивались, вам не говорили: понаехали неизвестно кто?
– Есть такая проблема. Я взял с собой сапоги и хожу в охотничьем камуфляже иногда, потому что в деревне все ходят в камуфляже. Я пытаюсь образ местного охотника поддерживать. Есть у нас ребята, которые одеваются очень элегантно, в галстуке даже есть один молодой человек. Он довольно обаятельный, мне кажется, у него тоже получается. Некоторые ребята, я заметил, говорят довольно академическим языком. У нас есть политологи, я смотрел, как они пытаются объяснить какие-то основы политологии местным мужикам — это довольно смешно выглядит. Но отторжения я не чувствовал. Люди удивляются: откуда вы? Вы из Костромы? – спрашивают. Нет, мы из Москвы. Кстати, хотел сказать, что здесь у нас ребята со всей России, я могу перечислить: из Уфы, Екатеринбурга, с Горного Алтая, из Рязани, Екатеринбурга. То есть москвичей не так уже и много. Довольно много ребят со всей России приехало.
В деревне говорят с матом многие мужики
– А в речи – вы вот упоминали, как академическим языком некоторые люди в галстуках и без галстуков пытаются что-то объяснить мужикам, – вы за собой замечали, что у вас меняется язык, вы как-то по-другому начинаете говорить? Вы вообще мимикрируете? Внешне вы мимикрируете, надеваете камуфляж, а на языковом уровне?
– Да, я, мне кажется, довольно легко подстраиваюсь под какую-то волну, когда я говорю с человеком, начинаю говорить как он. В деревне говорят, как известно, с матом многие мужики. Если ты будешь делать из себя такого городского вежливого образованного человека, они тебя не поймут. Это автоматически происходит, когда находишься в деревне, начинаешь говорить немножко с костромским говором даже. Хотя он не такой сильный, как в Кировской области, но немножко люди говорят по-другому даже в произношении.
– Может быть обратная вещь с матом. Интеллигентский мат часто только отдаляет от мужиков, как вы их называете.
– Мы говорим о сложных материях, все должно быть естественно. Просто иногда в разговорах с мужиками ты сам начинаешь как-то…
Я немножко даже побаиваюсь за наши власти
– Расскажите о встречах с людьми, что они говорят.
– Я уже говорил, что я поражен, насколько ненавидят “Единую Россию” люди, за исключением нескольких пенсионеров, нескольких учительниц, которые сами из “Единой России”. Для меня это было открытием. В принципе, в Костромской области она и так, известно, мало набирала, но мы практически не встретили людей, которые ее поддерживают. Это было удивительным фактом. Путина очень многие не любят. Многие, может быть, не придут на выборы, но они говорят: устраивайте революцию. Мы говорим: нет-нет, мы хотим на выборы. У меня такое впечатление, что здесь в глубинке копится большое недовольство. Я немножко даже побаиваюсь за наши власти. Были поразительные случаи, когда совсем в глубинке, в селе Боговарово, которое является абсолютным тупиком в Костромской области, где кончаются все дороги и откуда 10 часов идет автобус до Костромы, мужик в огороде, который копает картошку, вдруг начинает мне говорить, что он следит за Навальным, знает всю правду про Болотную. Совершенно неожиданные вещи. И таких случаев было несколько. Люди слушают “Эхо Москвы” через спутниковые тарелки. Все не так, как кажется вначале.
Пробьем просто, кто к нам приехал
Беседу с Михаилом Бонч-Осмоловским прерывают. К нему подходит полицейский и просит дать переписать паспортные данные. Между ними происходит такой диалог:
– Что вы хотели?
– Паспорт ваш, фамилия, имя, отчество.
– А вам зачем?
– Пробьем просто, кто к нам приехал.
– Это законно, да?
– Законно.
– Нас уже проверяли в каждом городе, можете поверить на слово.
– Я могу поверить на слово.
Тут Бонч-Осмоловский выражает готовность дать паспорт полицейскому, и после этого интервью продолжается:
Они предельно вежливые
– Как у вас отношения с властями, с полицией? Были же случаи нападений. Но с другой стороны, я читал, что какие-то полицейские помогали.
– У нас был один случай неприятный, когда нашим ребятам прокололи колесо. Полиция как-то бездействовала и не особенно помогала. Вроде бы даже люди, которые прокололи колесо, сидели в одной машине с замглавы администрации. Но в целом с полицейскими отношения вполне нормальные, они предельно вежливые. Они часто нас останавливают, проверяют, но довольно хорошее впечатление производят. Несколько было проблем у нас в Мантрово, они то говорят: снимите флаги агитационного клуба, то передвинете туда, то передвинете сюда. Больших проблем у нас не было.
Пять человек из тысячи начинают нас ругать
– То есть вас не считают национал-предателями, которые приехали и ведут какую-то враждебную государству работу?
– Таких людей, которые считают нас предателями, которые зло и агрессивно себя ведут, их, по моим подсчетам, меньше полпроцента. Допустим, пять человек из тысячи начинают нас ругать и как-то агрессивно с нами разговаривать. А все остальные спокойно разговаривают.
– Включая и полицейских?
– Полицейские все очень спокойны. Мы их тоже немножко агитируем, даем им почитать листовки. У меня такое впечатление, что полицейские все в курсе, что происходит в стране, и не особенно за власть переживают.
В селах никто, кроме нас, не был
– На прошлой неделе было объявлено нововведение Центральной избирательной комиссии к выборам в Государственную думу, так называемая “лепестковая” нарезка, когда к городским округам кое-где присоединили сельские или пригородные округа. Все решили, что это такая попытка разбавить оппозиционно настроенное городское население провластным сельским населением и, кроме того, осложнить работу оппозиции, потому что, якобы, городские агитаторы никогда не достучатся до сельского населения. Из того, что вы говорите, на самом деле получается наоборот. Вы говорите, вы работали на кампанию Навального в Москве, сравните городское население и людей в глубинке.
– До московского избирателя сложнее достучаться, потому что, во-первых, они более циничные – это, видимо, связано с уровнем образования. Вообще по Москве труднее ходить, двери закрыты, везде домофоны стоят. Здесь люди копают картошку, с ними проще поговорить. Они не циничны, они более доступны. Мы были в селе, даже здесь в райцентрах уже много разной агитации “Справедливой России”, “Единой России”, ящики заполнены газетами. В селах никто, кроме нас, не был, никто не говорил с этими людьми, никто их не слушал. Поэтому в этом смысле проще. Но опять же воскресенье покажет, может, я чересчур оптимистичен и нам не удалось достучаться, как говорят, до сердец и умов сельских жителей.
Очень недовольны властью, очень
– А сильная разница в уровне жизни? Тут же еще связано с тем, что в городе люди, даже те, что сочувствуют оппозиции, в принципе, многого достигли, обустроенная жизнь, они боятся что-то менять. А в деревне есть ощущение, что людям есть, что терять, они за это боятся?
– Безусловно, разрыв колоссальный. В райцентрах получше, костромские райцентры впечатление производят довольно крепкое, мало пустых домов. Села многие наполовину вымершие, много пустых разрушенных домов. Видно, что кроме собственного огорода у них почти ничего нет. Леспромхоз закрыли. Им терять, наверное, нечего. Они действительно очень недовольны властью, очень. Если хотите, расскажу одну историю про село, в котором мы были позавчера. Едем-едем по дороге, там железная дорога проходит через середину села, проезд закрыт уже четыре года, там четыре года назад произошла авария. Вначале был нерегулируемый железнодорожный переезд, затем поставили шлагбаум, потом сказали – нецелесообразно и закрыли переезд. Почти каждый человек нам об этом говорил. Продавщица говорит: у меня дом мужа на одной стороне, родители на другой стороне, нужно ехать в объезд 12 километров по ужасной грунтовой дороге, чтобы до них доехать. Меня просто потрясла эта история. В соседнем селе в соседнем районе такой же нерегулируемый переезд открыт и прекрасно работает. Может быть, не прекрасно, но он работает. Меня возмутила ситуация, я стал сам переживать за Костромскую область, что же это такое. Зато, как говорится, Крым наш. И такие люди очень недовольны, они писали жалобы. Вроде бы им сказали, что официально переезд открыт. Я думаю, что это не единственная история. Там живут люди действительно забытые.
Я езжу на “Ниве” по этим разбитым дорогам
– Вы сами упомянули “Крымнаш” – тема большой политики вообще присутствует? Вот эти все истории, что приезжают какие-то псевдопредставители американского посла неожиданно, это производит впечатление на людей? Им пытаются объяснить, что вы западные наймиты?
– Такое бывало несколько раз. У меня на машине написано “Навальный” на лобовом стекле, один человек сказал: ничего нам не надо от агентов Навального, мы не одобряем американский образ жизни. Я езжу на “Ниве” по этим разбитым дорогам, такой, значит, американский образ жизни. Бывает, что люди начинают говорить о том, что мы работаем на американцев. Это не очень много, но есть. Но личным контактом это можно исправить.
Несколько бабушек сказали мне, что они за мир
– Большая политика, Украина, Крым – эти темы возникают вообще или вы с людьми о железнодорожных переездах говорите?
– Очень редко. Мы сами не поднимаем вопрос о большой политике, потому что идем в Костромскую областную думу. Иногда я в разговорах с людьми говорю об Олимпиаде, о мосте в Крым и о том, что эти деньги можно было бы на переезд потратить, что есть правда. Люди с нами об этом тоже не говорят. Несколько бабушек сказали мне, что они за мир. Некоторые говорят: вот, посмотрите, что на Украине происходит, вы что, тоже этого хотите? Такие разговоры бывают, но их может быть 10% от силы.
Нужно идти на окраину и с людьми разговаривать
– По вашим ощущениям, оппозиция научилась разговаривать с избирателями? Ее часто обвиняли в том, что она страшно далека от народа. Сейчас у вас ощущение, что оппозиция может достучаться до людей?
– Я могу, я научился, про других не знаю. Но в целом я одобряю идею пойти на региональные выборы – это правильно. Когда у нас устраивали марш в Марьино на окраине Москвы, отменный потом из-за убийства Немцова, – это тоже была правильная идея. Нужно разговаривать с людьми, а не с властью в центре Москвы, нужно идти на окраину и с людьми разговаривать, митингами, выборами, пикетами, как угодно. И идти в депутаты. Это правильная стратегия, это правильный вектор развития. Наши ребята-волонтеры этому учатся, наш штаб этому учится. Я все пытаюсь их позвать в села, ездить дальше, но это логистически сложно, потому что в райцентре больше людей и нас не хватает даже на все крупные села. Но мне кажется, что движение в правильном направлении.
У “Единой России” здесь не самые сильные позиции для фальсификаций
– Вы говорите, выборы покажут. Это важная тема – наблюдатели? Насколько вы опасаетесь фальсификаций?
– В штабе у нас все очень опасаются, волнуются и обсуждают. Пытаемся как можно больше наблюдателей привезти. Во все ТИКи, территориальные избирательные комиссии, мы послали своих людей. Я посмотрел на состав избирательных комиссий, там есть очень сильная позиция КПРФ, члены КПРФ часто председатели комиссий или секретари, КПРФ обещает много наблюдателей. У меня такое чувство, что у “Единой России” здесь не самые сильные позиции для фальсификаций. Так что я не очень сильно волнуюсь, хотя все может быть, от нашей власти всего можно ожидать. Как можно, мы пытаемся от этого защититься наблюдателями.
Это репетиция, подготовка к федеральным выборам
– Вы правы, когда говорите, что у вас могут быть самые радужные ощущения от кампании, но все будет проверено выборами и результатами их. Но вот пройдут выборы, предположим, они даже окажутся успешными для оппозиции хоть в какой-то степени, но вы же не баллотируетесь, вы доброволец. На следующий день после выборов вы что будете делать? У вас будет чувство, что все интересное осталось позади? Как вы себе представляете дальнейшее?
– У меня планы на несколько дней все-таки пойти в лес с собакой на охоту, отдохнуть, потом вернуться в Москву работать. Конечно, наша кампания здесь – это репетиция, подготовка к федеральным выборам. На федеральных выборах я тоже в следующем году собираюсь быть волонтером и помогать. Конечно, если мы победим, огромная ответственность ляжет на Яшина, Андрейченко, первых в списке, если они пройдут. Я действительно уже об этом думаю. Потому что мы со столькими людьми поговорили, что на нас уже ответственность за наших депутатов, и очень надеюсь, что они не подведут. Буду переживать. Может быть, буду сам их как-то тормошить, если получится. Но это мы пока еще говорим о будущем.
Валентин Барышников
Источник: svoboda.org
