Предложив или даже скорее навязав свое решение миграционного кризиса, не проконсультировавшись с другими европейскими странами, Ангела Меркель породила целую волну недовольства. Восточная Европа выступила против этих предложений, а граждане Великобритании в недавнем опросе даже выразили желание выйти из Евросоюза.
Atlantico: Франсуа Олланд последовал за Ангелой Меркель, которая взяла на себя нравственное и политическое лидерство в урегулировании миграционного кризиса в Европе. Такая активность Германии сделает Европу сильнее или же, наоборот, породит в ней раскол из–за навязывания мер упирающимся странам?
Кристоф Буйо: Решение Ангелы Меркель ускорить темпы приема беженцев (в первую очередь, из Сирии) вполне логично с точки зрения того образа, который хочет создать себе Европейский Союз. Европа напирает на свою мягкую силу и представляет себя державой-защитницей прав человека по всему миру.
ЕС было бы очень непросто читать другим нотации и называть себя гарантом человеческого достоинства, если бы в такой ситуации он сам не проявил уважение к ценностям, которые, по его словам, так рьяно защищает.
Лично я рассматриваю линию Меркель как усиление Европы, которая ведет себя последовательно по отношению к заявленным ценностям. Несогласные с этим курсом европейские страны, в свою очередь, демонстрируют непонимание обязательств, ложащихся на них как на неотъемлемую часть гуманитарной державы, которой считает себя Европейский Союз. Современная Европа — не клуб защитников белой расы в стиле Вильгельма II или защитников христианской религии от атеизма в стиле Пия XII. Здесь также стоит отметить, что несогласные страны и, в частности, «вишеградская группа» не могут похвастаться опытом приема мигрантов на своей территории: в недавней истории люди обычно бежали оттуда, а не туда. Поэтому элите этих стран свойственно преувеличивать сложности с размещением беженцев. Германия же после 1946 и 1989 годов приобрела огромный опыт приема беженцев. Появление новых групп населения в ФРГ после 1949 года и в объединенной Германии после 1991 года вовсе не стало экономической катастрофой, как раз наоборот. Разве Германия была бы сейчас так сильна без этих людей?
Оливье Коста: С начала 2000-х годов Европейский Союз стал работать иначе. Роль национальных государств усилилась. Это не означает, что европейская интеграция откатилась назад: она просто продолжается на иных условиях. Это касается усиления влияния Европейского совета с одной стороны и более открытого выражения разногласий между государствами-членами с другой. Это связано с тем, что европейцы осознали важность процесса европейского строительства и пытаются повлиять на позиции их представителей в Брюсселе. Отразилось на ситуации и усиление евроскептических партий во многих странах: хотя лидеры этих движений не разделяют подобных взглядов на Европу, они вынуждены принимать ее во внимание при выработке позиции.
Такие условия способствуют ужесточению позиций различных государств-членов, и примирить их становится все сложнее. Меркель приняла одностороннее решение, потому что прекрасно понимает неизбежный провал всех попыток достичь консенсуса по этому вопросу. Она рассчитывает на влияние Германии и остатки веса франко-немецкого дуэта, чтобы заставить партнеров принять глобальное решение.
Такой метод явно не по душе лидерам наиболее евроскептически настроенных стран, но Ангела Меркель, вероятно, сказала себе, что ничего не потеряет от попытки решить дело силой, потому что достичь с ними договоренности все равно невозможно.
Жан-Люк Сорон: Должен сказать, я прекрасно понимаю Меркель. Европа явно оставила позади период единогласия и компромиссов. Возможно, сейчас она подходит к важному качественному скачку. Миграционный кризис последовал за кризисом евро и предшествует климатическому. Он показал, что уровень интеграции Европейского Союза недостаточен для того, чтобы тот мог эффективно действовать. Мы подходим не к распаду Европы, а ее переходу на более высокий уровень интеграции. Национальный суверенитет превратился в цепи, которые не дают государствам развиваться и эффективно участвовать в глобализационном процессе.
— Прав ли был Олланд, что поддержал позицию Меркель по миграционному вопросу?
Кристоф Буйо: Мне кажется, тем самым он подтвердил, что тоже стремится сохранить положительный образ Европейского Союза в мире. Если мы хотим, чтобы мир считал Евросоюз сильной державой (французская дипломатия добивается этого уже не первое десятилетие), он не может позволить запугать себя приемом нескольких сот тысяч беженцев на своей территории и нелепыми заявлениями Венгрии по этому поводу.
Кроме того, тем самым Олланд избегает обвинения в двуличии Франции по сирийскому вопросу. В 2011-2013 годах она активно выступала за свержение режима Башара Асада, но не горела желанием принимать сирийских беженцев, которые спасались от режима и начатой им гражданской войны. К тому же, Франция говорит, что стабильность Ливана имеет для нее огромное значение, а эта небольшая страна сейчас буквально переполнена сирийскими беженцами. Таким образом, Франция могла бы помочь Ливану, приняв часть этих людей. Пока она так не сделала этого, и поэтому принять меры было бы только логично.
Оливье Коста: Я, пожалуй, не стану комментировать позицию Франсуа Олланда по этому вопросу. Это политическое решение, и для него требуется политический, а не научный анализ.
Как бы то ни было, напомню, что этих сирийцев следует называть не мигрантами, а беженцами. Подавляющее большинство этих людей не ищут лучших экономических условий, а спасаются от гражданской войны. Большинство из них не собираются оседать в Европе. Речь идет об относительно обеспеченных и образованных сирийцах, которые лишь хотят укрыться от смертельной опасности и намереваются вернуться домой, когда ситуация стабилизируется. Иначе говоря, ситуацию следует сравнивать не с иммиграцией во Францию из Италии, Португалии и Магриба в ХХ веке, а с движением населения во время Второй мировой войны. Именно поэтому немецкие граждане и политики так беспокоятся о судьбе этих людей.
Что касается методов, думаю, у Франсуа Олланда не было иного выбора, кроме как последовать за Ангелой Меркель. А та удивила всех своим щедрым предложением по размещению беженцев. Олланду пришлось реагировать. Кроме того, мнение общественности во Франции и других странах, изменилось, хотя там еще сохраняется сильный раскол. Президент разрывается между двумя противоречивыми тенденциями. С одной стороны, ему нужно поддерживать образ Франции как родины прав человека, и он не может отдать это на откуп Германии. С другой стороны, ему нужно учесть недовольство значительной части французского населения, которое разжигают Национальный фронт и «Республиканцы».
Как бы то ни было, жаль, что президент высказался только сейчас, а некоторое время назад отверг предложенные Еврокомиссией условия, хотя они мало чем отличались от нынешних. В этом вопросе позиция Франции оказалась двусмысленной, а доверие к ней — подорвано.
Жан-Люк Сорон: В любом случае, не считая согласованной франко-немецкой позиции, в Европейском Союза наблюдается одна пустота. Вообще, ваш вопрос кажется мне удивительным в том плане, что сводит Европу к череде неких противостояний. Германия и Франция — не ярмарочные борцы. Поспешность решения Германии связана с ее геополитическим расположением в самом конце идущего из Турции и Балкан миграционного коридора. Меркель поняла, что если Германия откажется взять на себя ответственность, в тех странах, у которых нет возможности принять весь этот миграционный поток (Венгрия, Греция) может вспыхнуть политический и гуманитарный кризис. Ситуация могла выйти из-под контроля из-за неспособности ЕС принять решение.
— Европа одно время словно впала в ступор. Что бы произошло, если бы ее не растормошили?
Кристоф Буйо: Образ Европейского Союза в глазах всего мира ухудшился бы еще больше. Экономический кризис его отнюдь не улучшил. А кризис с беженцами делает сильнее образ бессилия, который теперь неразрывно связан с Европейским Союзом. Стоит вспомнить, что весь остальной мир считает Европу континентом, который дважды за век развязал мировые войны. Кроме того, это решение Меркель, наконец, становится официальным подтверждением масштабов сирийского кризиса. Сейчас необходимо серьезнее заняться им на европейском уровне.
Оливье Коста: Вряд ли можно осмысленно рассуждать о том, что бы случилось, если бы события развивались иначе. Можно просто сказать, что обстановка экономического, социального и экологического кризиса, который последние 15 лет укоренился в европейских обществах, едва ли способствует европейской интеграции в том ее виде, в каком она была в 1950-х и 1980-х годах.
Беспокойство и пессимизм людей находят отражение в самоизоляции, потере доверия к политическим властям (особенно более отдаленным, то есть европейским) и неприятии заграницы. Продвигать в таких условиях европейское строительство очень непросто.
Однако интеграция не стояла на месте. Национальные лидеры не могут не признать объективную необходимость наднационального решения таких проблем, как задолженность европейских государств, потепление климата, миграционные потоки (я имею в виду не только конкретный сирийский случай), новые технологии и дезиндустриализация.
С функциональной точки зрения национальные лидеры признают необходимость идти дальше, но в политическом плане им все сильнее не хочется заниматься объединением суверенитетов. В таких условиях Европа не отступает, но и вперед тоже не продвигается
Жан-Люк Сорон: Как я уже говорил, Европа столкнулась с кризисом роста в управлении своей силой. Единственное критическое замечание, которое я могу сделать, касается отсутствия общего управления европейским пространством. Союз продвигается вперед лишь под воздействием внешних факторов. Если бы центральная власть существовала, Евросоюз вел бы себя активнее и не создавал впечатление, что лишь безвольно следует за событиями вроде миграционных движений. На фоне нестабильного и бессильного баланса в Европейском Союзе решения Франции и Германии с опорой на Европейскую комиссию открывают узкий путь к тому, чтобы вернуть Европе способность действовать. Дороги назад нет. Альтернатива проста: либо усиление интеграции Европы, либо ее «балканизация» и окончательное выпадение из истории. Ближайшими историческими аналогиями были бы распад Римской империи и эпоха набегов викингов.
— Не получится ли, что политика открытости по отношению к мигрантам породит поток, с которым Европа попросту не сможет справиться?
Кристоф Буйо: В вашем вопросы вы, по всей видимости, забываете, что беженцы в первую очередь спасаются от чего-то и только потом задаются вопросом, как они будут жить на новом месте.
Пока ситуация в Сирии и некоторых других странах остается непригодной для жизни (кто из ваших читателей захотел бы остаться под бомбами?), их население будет бежать. Кроме того, по большей части оно направляется в ближайшую страну.
Напомним также, что большинство сирийских беженцев находятся в Ливане, Турции и Иордании. Поэтому облегчив попадание в Европу для малой части этих беженцев, мы ничего кардинально не изменим в ситуации. Кроме того, едва ли все эти беженцы захотят так далеко уехать от Сирии. Если мы решим их принять, у Европейского Союза есть необходимые для этого материальные, людские и юридические ресурсы. Что бы ни говорили некоторые, ЕС — не Южный Судан… Достаточно лишь выделить необходимые кредиты и все организовать. Мы смогли принять людей в 1920-х, 1940-х и 1990-х годах.
Наконец, опыт прошлого размещения беженцев в европейских странах («белые» русские и армяне во Франции, греки из Малой Азии в Греции в 1920-х годах) говорит, что если эти люди решают остаться в принявших их странах, они обогащают их общество в демографическом, экономическом и культурном плане. Тем не менее, часть населения всегда отрицательно относится к беженцам, что вызывает недовольство, притеснение и дискриминацию. То есть, прием беженцев даст ксенофобским силам повод для еще более активных действий. Мы уже начинаем ощущать это по недавним заявлениям Национального фронта. Здесь особую роль приобретает политика. Смогут ли европейские лидеры отстоять геополитические интересы ЕС от набирающих силу в европейском общественном мнении ксенофобских течений?
Оливье Коста: Это извечный аргумент сторонников закрытия границ. При этом он так и не был научно доказан, тем более по отношению к населению, которое бежит из зон конфликтов.
Отправившиеся в путь через Турцию и Средиземное море сирийцы прекрасно понимают, что в Европе их не ждут с распростертыми объятьями. Тем не менее, раз дома им уготована незавидная судьба, они готовы бросить вызов всем опасностям дальней дороги, к тому, что их могут завернуть у наших границ.
Далее, говорить о том, хватит ли у Европы ресурсов, чтобы принять этих беженцев, едва ли уместно. Ресурсов будет столько, сколько у нас решат. Можно посчитать, что Европа не обязана принимать этих людей, и потратить средства на другие цели. Но вряд ли можно утверждать, что европейские государства, одни из самых богатых стран в мире, не в силах принять беженцев, чья численность составляет лишь тысячную часть их населения. Напомним, что Иордания, где насчитывается всего 4 миллиона человек, а доход на жителя в десять раз меньше, чем во Франции, уже приняла миллион беженцев.
Жан-Люк Сорон: Незадолго до Второй мировой войны Франция приняла 500 тысяч испанских республиканцев. Так, что же такого особенного в беженцах с Ближнего Востока, что их не в состоянии разместить 505 миллионов европейцев? Я прекрасно понимаю страхи, которые разжигают популистские и ксенофобские силы. Но что они будут говорить, когда к нам хлынут миллионы или даже десятки миллионов спасающих свои жизни климатических мигрантов?
Нынешний кризис может заставить Европу вспомнить о своих ценностях, которые не сводятся к долгам и дефицитам госбюджетов. Только та Европа, которая видит в себе смысл и пытается восстановить «духовность», может стать привлекательной альтернативой для поглядывающей в сторону Исламского государства молодежи. Немцы, должно быть, прекрасно поняли это, раз отступили от дублинских правил высылки мигрантов в страну, которая их пропустила. При том, что в прошлом они были готовы принять выход Греции из еврозоны в силу пакта стабильности и экономического роста!
Источник: inosmi.ru
