Рассуждения о возможном конце режима могут показаться одновременно и преждевременными, и запоздавшими. Преждевременными – поскольку народное единение вокруг вождя, скрепляемое неустанной телепропагандой, представляется незыблемым, не подвластным ни очевидному ухудшению социально-экономической ситуации, ни политическому воздействию демонстративного убийства Бориса Немцова, ни явному обострению противостояния между различными силовыми структурами и кланами внутри них. В таких условиях разговор о том, каким образом этот режим может рухнуть или трансформироваться, выглядит, по меньшей мере, странно. Между тем такой разговор может быть уже и вполне запоздавшим, если мы надеемся на сколько-нибудь благополучный, с человеческой точки зрения, итог такой трансформации.
Переворот, социальный взрыв, революция
В принципе, сценариев возможного развития событий, которые обсуждаются в независимых СМИ, не так много. Это отстранение Путина от власти в результате заговора внутри правящей группы с целью сохранения режима («дворцовый переворот»); социальный взрыв, который может стать результатом нарастающего экономического кризиса; революция. Относительно исхода всех этих сценариев в независимой публицистике господствуют вполне однозначные и довольно мрачные представления. Сценарий «дворцовый переворот» в отсутствие в стране институтов и пользующихся авторитетом политических фигур может, как считает Николай Петров, привести к ситуации, в которой «власть может поднять любая, пусть немногочисленная, но хорошо организованная сила».
Таких сил, по мнению Петрова, две: спецслужбы в связке с радикальными националистами и Кадыров. Социальный взрыв и его продолжение – революция, по общему мнению, могут привести в России только к еще худшей ситуации – приходу к власти радикальных националистов. «Единственная «цветная революция», которая в данный момент вероятна в России, – коричневая», – пишет аналитик Владимир Пастухов.
Все перечисленные сценарии так или иначе приводят к победе радикально-националистических сил, устанавливающих в России политический режим, близкий к нацистскому или фашистскому. Понятный страх и желание избежать прихода к власти коричневых заставляют российских либералов смотреть по преимуществу «наверх» и там искать возможный выход. Надо сказать, что этот страх активно поддерживался и поддерживается на протяжении всех 15 лет существования режима Путина. «Только Путин сдерживает приход к власти самых темных сил». Эти представления оказывали и продолжают оказывать парализующее влияние на значительную часть общества, одновременно давая режиму карт-бланш на развязывание и эксплуатацию этих самых фобий, инстинктов и предрассудков. Представление о том, что после Путина может быть только хуже, логично трансформировалось в володинский лозунг «Нет Путина – нет России!».
Пакт элит: трансформация сверху
С этими же опасениями связаны и широко распространенные представления о том, что к демократии в России нужно возвращаться постепенно, создав сначала такие институты, которые обеспечили бы стабильность демократического развития и блокировали бы приход к власти на выборах антидемократических сил. Пастухов считает, что, «прежде чем будут запущены в полную силу механизмы демократии, кто-то должен будет осуществить работу «чистильщика» и провести декриминализацию общества и демилитаризацию общественного сознания».
Хочется напомнить, что сходная логика лежала в основе либеральной поддержки президента Ельцина и его усилий по превращению выборов из института демократии в инструмент плебисцитарного одобрения действующей власти. Успех этой политики на президентских выборах 1996 года стал пирровой «победой демократии» – страх перед казавшимся неизбежным приходом красно-коричневых к власти на свободных выборах выхолостил демократические институты в 1990-х и в конечном счете открыл дорогу авторитарному режиму, а затем – и личной диктатуре. Столь же благими намерениями вымощена дорога к демократии «после Путина». «Кто-то», кто должен эту дорогу расчистить, покончив с коррупцией, неправовым государством, единством власти и собственности, должен появиться, как бог из машины, откуда-то помимо демократических институтов, важнейшим из которых являются выборы.
Устойчивость этой иллюзии в России потрясает воображение – ей уже четверть века, если считать от появления в 1990 году знаменитой статьи Миграняна и Клямкина в «Новом мире». К сожалению (или к счастью), строительство демократических институтов нельзя отложить на потом, сначала расчистив площадку, поскольку именно эти институты и являются единственным инструментом строительства самих себя. К демократии нельзя перейти помимо демократии.
Я меньше всего склонна недооценивать опасность прихода к власти радикальных националистов – через выборы или путем прямого ее захвата в результате распада режима. Очевидно, однако, что и без смены власти страна с нарастающей скоростью движется в указанном направлении – изоляционизма, ксенофобии, национал-православного традиционализма, милитаризации сознания, нетерпимости. Можно ли изменить эту траекторию? Можно ли избежать хаоса и прихода к власти коричневых (если, конечно, не считать такой приход уже состоявшимся)?
Оптимальным вариантом трансформации авторитарного режима принято считать так называемый пакт элит. Представление о таком пакте как наименее болезненном для экономики и общества при переходе к демократии было чрезвычайно популярно в российском либеральном общественном мнении все последние годы. C нарастанием катастрофических ожиданий в 2014–2015 годах он не стал менее привлекательным. При этом такой пакт видится исключительно как верхушечное соглашение между правящими и оппозиционными группами элит, которые обеспечат поэтапную трансформацию под контролем «сверху». Несмотря ни на что, широко распространено убеждение, что только так в России могут осуществляться успешные политические реформы.
Хрестоматийными примерами такого поэтапного перехода к демократии считаются пакт Монклоа в Испании (1977) и соглашение о непрямых выборах президента Бразилии, на которых победил кандидат от оппозиции Танкредо Невиш (1985). Обе эти истории действительно чрезвычайно интересны и поучительны, в особенности если внимательно посмотреть на то, что реально подразумевал и в Испании, и в Бразилии пакт элит и в каких условиях он стал возможным. Испанский опыт будет рассмотрен в отдельной статье. Сейчас о том, что произошло в Бразилии.
Танкредо Невиш обращается к конгрессу после победы на непрямых президентских выборах, 1985 год
Пакт элит в Бразилии: как это было
«Размягчение» военной диктатуры в Бразилии начинается в середине 1970-х, после десятилетия жестких репрессий, физического уничтожения сотен противников режима, запрета оппозиции, преследований и поражения в правах политиков, интеллектуалов, профсоюзных деятелей. Внутренняя трансформация режима, его открытие (по-португальски – apertura) стали результатом нескольких взаимосвязанных процессов, которые через 10 лет привели к восстановлению политической демократии.
По мере того как в результате нефтяных шоков 1970-х и долгового кризиса начала 1980-х годов выдыхалось бразильское экономическое чудо, усиливалась эрозия правящего блока, сокращалась поддержка режима среди предпринимателей и ряда крупных политиков, которые участвовали в военно-гражданском перевороте 1964 года. Одновременно в стране нарастает и ширится оппозиционное демократическое движение, включающее студентов, интеллектуалов, неправительственные организации, ассоциации адвокатов, журналистов, влиятельную часть епископата католической церкви. Первая массовая демонстрация противников авторитарного режима состоялась 31 октября 1975 года на площади перед кафедральным собором в Сан-Паулу в знак протеста против убийства спецслужбами журналиста Владимира Герцога. Это убийство и, главное, жесткая реакция на него и части общества, и части правящих групп стали переломным моментом в движении за политическую демократию в Бразилии. В 1979 году это движение добивается, во-первых, политической амнистии, которая позволила тем, кто был поражен в правах или находился в вынужденной эмиграции, включиться в легальную политику. А во-вторых, добивается легализации политических партий. До этого в Бразилии были разрешены только проправительственный Альянс национального обновления и официально оппозиционное Бразильское демократическое движение.
Фернандо Энрике Кардозо и Луис Игнасио Лула да Силва
Параллельно и в тесной связи с демократическим движением в Бразилии набирает силу массовое рабочее движение, которое возглавили профсоюзы, созданные в 1970-х годах на автосборочных предприятиях промышленного пояса Сан-Паулу – на заводах «Форд», «Дженерал Моторс», «Фольксваген» (главный мотор бразильского экономического чуда). Возникшие на волне форсированной индустриализации и не связанные ни с государством, ни со старым политическим руководством левых партий, профсоюзы проводят в 1978–1980-х годах серию успешных забастовок, включая общенациональную, и становятся центром оппозиционного движения. На его основе в это же время формируется и превращается в одну из ведущих оппозиционных сил новая левая Партия трудящихся. Рабочие и профсоюзные деятели не чувствовали себя изолированными: ненасильственное забастовочное движение активно поддержали средний класс, интеллектуалы, священники, журналисты, не говоря уже о студентах. Иначе говоря, социальные требования рабочих стали в Бразилии органичной частью борьбы за демократию, против диктатуры.
Очень важно, что эту связь хорошо понимали политики и интеллектуалы, которые пользовались наибольшим авторитетом в демократическом движении и в значительной мере определяли его цели и методы. Демократическая оппозиция, как позже напишет будущий президент Бразилии Фернандо Энрике Кардозо, выступала как против авторитаризма, так и против концентрации богатства и привилегий. Участвуя с середины 1970-х годов в избирательных кампаниях разрешенной оппозиции, лидеры демократического движения отстаивали требования профсоюзов (достойный уровень заработной платы, перераспределение доходов, право на забастовку), а также права наиболее угнетенных и дискриминируемых слоев населения страны: женщин, чернокожих,
индейцев. Равнодействующая демократического движения была скорее социал-демократической, чем либеральной, при этом участвующие в нем силы сохраняли независимость и самостоятельность.
Характерный разговор состоялся в 1978 году во время избирательной кампании по выборам в сенат между двумя будущими президентами Бразилии: университетским профессором, социологом Фернандо Энрике Кардозо и рабочим, профсоюзным лидером Луисом Игнасио Лулой да Силвой. Кардозо, выдвинутый кандидатом от Сан-Паулу, приехал в Сан-Бернардо, цитадель новых профсоюзов, и спросил Лулу, почему тот решил его поддержать. «Потому что вы не действуете как другие; не поучаете рабочих, что им делать, и не называете себя сенатором от трудящихся», – был ответ, который недвусмысленно указывал на стремление Лулы сохранить самостоятельную политическую позицию. Упорство в ее отстаивании и привело его через четверть века, в 2003 году, на президентский пост.
Важно отметить, что ни тот ни другой не только никогда не сотрудничали с авторитарным режимом, но и были его открытыми противниками. Кардозо в 1968 году был поражен в правах и вынужден был уехать из страны. После возвращения ему по-прежнему было запрещено преподавать в университете, и он основал свой собственный научный центр, занимавшийся анализом экономики, общества и политического режима в Бразилии. «Когда так называемые органы безопасности схватили меня в 1975 году, надели на меня капюшон, угрожали мне пытками, допрашивали меня, сменяя друг друга в течение многих часов, хотя я не догадывался о причине и не знал фактов и обстоятельств, о которых меня спрашивали, – пишет Кардозо в своих воспоминаниях. – …Я пришел к выводу, что слово и текст имеют большее значение, чем я мог вообразить: я стоял перед двумя страшными людьми из DOI-CODI, только из-за того, что я писал и говорил о Бразилии и выступал против военного авторитаризма, не предпринимая прямых политических действий». Лула был арестован в 1981 году, провел в тюрьме несколько месяцев и был оправдан судом под давлением общественного мнения.
В результате этих движений и процессов возникло мощное, жизнеспособное гражданское общество, включающее различные социальные движения: религиозные группы и низовые христианские общины, правозащитные и студенческие организации, союзы адвокатов и ассоциации журналистов, критически настроенных интеллектуалов, недовольный средний класс. Карликовые оппозиционные издания, действовавшие в условиях цензуры, постепенно раздвигали границы свободы для большой прессы. В стране, находящейся под авторитарным контролем, формировалось демократическое пространство. Именно в этих условиях участие демократической оппозиции в выборах, проводившихся по установленным режимом правилам, обретало смысл: «разрешенная оппозиция» превращалась в реальную. Открывалась возможность для последовательной дезинтеграции авторитаризма, включая в этот процесс правящие группы, которые занимали все более критическую по отношению к власти позицию.
Демонстрация протеста с требованием прямых президентских выборов, Сан-Паулу, апрель 1984
Кульминацией процесса, объединившего гражданское общество, политическую оппозицию и часть правящих слоев, стала массовая кампания за проведение немедленных прямых выборов президента в 1983–1984 годах. Эта кампания не увенчалась успехом, но ее очевидным результатом стала победа оппозиционного кандидата на непрямых выборах, проведенных коллегией выборщиков в 1985 году.
Пакт элит: борьба, а не сделка
Даже столь схематического очерка достаточно, чтобы почувствовать, насколько неадекватно понятие «пакт элит» для описания процесса, приведшего к восстановлению демократии в Бразилии. Представление ряда российских либеральных публицистов о том, что суть этого процесса заключалась в простом отказе бразильского правящего класса от услуг военных по управлению страной, является в корне неверным. Для того чтобы это произошло, необходимо было наличие мощного внесистемного оппозиционного движения, включавшего социальные требования низов, большинства населения. Иначе говоря, нужна была сила и постоянное давление, которые неуклонно подталкивали властные группы к компромиссу с оппозицией. Трансформация авторитарного режима в Бразилии – это история десятилетней борьбы общества за демократию, а не закулисная сделка внутри правящего блока.
Более того, демократия стала делом всего общества, а не только его активного либерального меньшинства. В обществе, по словам Кардозо, «действовали мощные движения, которые, независимо от желания и часто не зная этого, готовили почву для возвращения к демократии. Борьба против диктатуры, страдания в пыточных камерах, сопротивление сначала карликовой, а затем и большой прессы. Студенты, интеллектуалы, нонконформистски настроенные религиозные деятели, рабочие и их лидеры, забастовки, стремление всего народа к свободе – результатом всего этого стала Конституционная ассамблея (1986 года. – Т.В.).
Этот процесс привел к появлению новых лидеров на национальной общественной сцене <…> и дал возможность для обновления некоторым лидерам предыдущего поколения. Прежде всего этот процесс позволил укорениться демократическим институтам в Бразилии, открыв пространство для улучшения страны». Будучи завоеванными, а не полученными в дар от власти, демократические институты в Бразилии не только выстояли, но и укрепились в течение последующих 30 лет крайне непростой истории страны.
Россия vs. Бразилия: различия
В какой мере применим бразильский опыт «пактированного перехода» к демократии к современной России? Понятно, что прямые аналогии неуместны, у каждой страны своя историко-культурная специфика. В частности, в Бразилии нет имперской традиции и она не переживала имперские фантомные боли, которые столь успешно используются режимом Путина в России. Кроме того, установление военно-гражданской авторитарно-бюрократической диктатуры в
1964 году в Бразилии, хотя и являлось следствием сложных внутренних процессов и противоречий социально-экономического развития, не было результатом разложения тоталитарного режима, как это происходит в России. По этим двум параметрам путинский режим, конечно, уникален. Но это не означает, что он уникален и по всем остальным характеристикам. Напротив, практически все элементы, из которых этот режим сложен, хорошо известны из опыта других стран, в частности латиноамериканских.
Сравнение с бразильским опытом показывает, что для успешного постепенного перехода к демократии у нас отсутствуют важнейшие условия. Гражданское общество в России, несмотря на очевидные успехи последнего десятилетия, все еще слабое и фрагментированное. Его воздействие на политическую систему ничтожно, несопоставимо по силе с тем, каким оно было в Бразилии. Демократическое движение в России еще слабее, оно пока не в состоянии оказывать сколько-нибудь заметное влияние на соотношение сил в правящем блоке, подталкивать, как это было в Бразилии, связанные с авторитарным режимом группы к заключению компромисса с оппозицией. Политическая оппозиция не только слаба и плохо структурирована, но, что гораздо важнее, на мой взгляд, не способна пока включить социальные требования большинства населения в демократический антиавторитарный проект. В Бразилии демократические силы и лидеры не считали, что свободный рынок автоматически решает социальные проблемы и ведет к стабильной демократии (путем создания среднего класса). Напротив, они выступали за сокращение путем перераспределения вопиющего неравенства в доходах, являвшегося, как и в России, результатом экономической политики авторитарного режима .
В России в демократическом лагере преобладают либералы-рыночники, и тому есть свои причины. Это связано, в частности, с тем, что тоталитарный режим был облечен в России в левые идеологические одежды. Однако это не снимает проблемы: без включения в повестку дня социальных требований большинства населения и, прежде всего, зависимых слоев – государственных служащих, бюджетников, пенсионеров. Без представительства их интересов демократическое движение будет обречено оставаться верхушечным и потому – слабым. Большинство российских либералов, включая самых уважаемых из них, считают переход к демократии делом активного меньшинства, которое должно повести за собой остальное общество. (См. выступление Михаила Ходорковского 24.03.2015.)
Гораздо более вероятно, однако, что большинство по-прежнему будет выступать базой поддержки власти, хотя и пассивной, – борьба за демократию так и останется для большинства пустым звуком. Строго говоря, мы это уже проходили в 1990-х: большинство населения не получило тогда сколько-нибудь эффективных политических каналов и институтов отстаивания своих прав. Именно поэтому это большинство с полным безразличием отнеслось потом к свертыванию демократических институтов.
Именно благодаря политическим каналам представительства социальных интересов большинства демократизация в Бразилии стала необратимой. Важно подчеркнуть, что эти каналы возникали в ходе совместной борьбы – Кардозо и Лула боролись с режимом каждый со своей стороны, но при этом сознательно объединяли усилия и поддерживали друг друга. Это потом, после восстановления демократии, они разошлись по своим квартирам, стали политическими противниками и соперниками в борьбе за президентский пост.
Без сильного демократического движения, которое бы отстаивало широкие социальные требования и подталкивало бы связанные с режимом властные группировки к союзу с оппозицией, пакт элит возможен только как дворцовый переворот. Отсутствие такого движения в современной России не означает, однако, что оно не может быть создано. Несмотря на репрессии, драконовские законы и постоянное давление, гражданское общество в России существует – и как организации, и как конкретные люди. Разнообразный опыт частного и общественного сопротивления авторитарному режиму, в том числе и неуспешный, поистине бесценен. Только так может создаваться и расширяться демократическое пространство в стране, находящейся под авторитарным контролем.
Россия vs. Бразилия: сходства
Пространство свободы в России, в частности в СМИ, все еще несопоставимо шире, чем то, с которого начинался демократический процесс в Бразилии. Политическая оппозиция, как показал опыт антивоенных демонстраций 2014 года, способна организовать выход на улицу десятков тысяч людей. После убийства Бориса Немцова на протестную демонстрацию вышло существенно больше людей, чем за сорок лет до этого на демонстрацию в Сан-Паулу против убийства Владимира Герцога. Бразильское демократическое движение смогло превратить возмущение этим убийством в поворотный момент в движении к демократии.
И последнее, но отнюдь не по важности. Экономический кризис, сокращение социальных расходов государства, инфляция, падение доходов населения и рост безработицы на наших глазах разрушают путинский социальный контракт. Однако я не думаю, что рост цен и падение жизненного уровня могут автоматически, сами по себе привести к значимым социальным протестам и тем более к перерастанию этих протестов в политические. Для этого нужен, во-первых, всеобщий предлог, во-вторых, политическая сила, способная этот протест возглавить.
Есть сегодня в России и полный аналог бразильской ситуации конца 1970-х – протесты и забастовки на автосборочных предприятиях транснациональных компаний. Удивительно, но даже список этих компаний практически тот же самый: «Форд», «Дженерал Моторс», только «Пежо-Ситроен» вместо «Фольксвагена». Рабочее забастовочное движение в Бразилии также поднялось в условиях кризиса, падения темпов экономического роста, инфляции и локаутов.
Путь к демократии в России в любом случае проходит через создание массового демократического и социального движения. Чем более сильным и влиятельным будет это движение, тем более вероятной будет возможность мирного, постепенного возвращения к демократии. Только организованное демократическое и социальное движение может предотвратить спонтанные, разрушительные выбросы народного недовольства, которое в отсутствие такого движения может действительно открыть дорогу нацизму. Эти рассуждения кажутся самоочевидными, но в ответ обычно звучит: «У нас нет на это времени, катастрофа надвигается, и только изменение ситуации наверху может предотвратить ее. Сейчас не до того!»
Хочется напомнить, что всегда было не до того: в начале 1990-х надо было срочно захватывать власть и создавать рынок, используя в качестве подручных орудий структуры того самого государства и той самой власти, которую собирались разрушить. В результате не получилось ни демократии, ни нормального рынка. Не было времени и в конце 1990-х: пришлось прибегнуть к помощи Путина, от которого ждали, что он обеспечит единство и управляемость страны и, опять-таки, создаст условия для расцвета рынка. Так, в постоянной спешке и под давлением краткосрочной целесообразности, прошли четверть века, которые не только были потеряны, но и отбросили Россию в социальном, культурном и человеческом отношении далеко назад по сравнению с тем, где она находилась на рубеже 1980–1990-х годов.
В марте 1985 года Россия (тогда СССР) и Бразилия стартовали с близкого уровня экономического и политического развития. Поразительно, насколько разными оказались траектории и результаты прошедшего тридцатилетия для государства и общества в обеих странах. Может быть, нам следует наконец перестать спешить и делать свое дело независимо от того, какой нам отпущен срок – год-два или десять лет?
Татьяна Ворожейкина
Источник: slon.ru
