В одной из наших прошлых статей мы попробовали объяснить механизм, благодаря которому в СМИ часто появляются «сенсационные показания беженцев», имеющие мало общего с реальностью, обращая внимание на то, как конспирологическое объяснение причин инцидента бывает отлично от реального. Данный текст частично продолжает эту тему, объясняя то, почему громкий инцидент наподобие межкорейского обострения августа 2015 года или современного кризиса в российско-турецких отношениях, часто вызывает множество конспирологических текстов, демонстрирующих очень слабое понимание того, как обычно выглядит и подоплека подобных историй, и реакция власти на таковые.
Сразу вынужден огорчить любителей рассказывать о коварных и прекрасно продуманных планах, «безусловно, утвержденных на самом верху». Эти люди живут в каком-то идеальном мире, в котором власть обладает абсолютным всеведением, а военные всегда исполняют приказы точно и в срок. Наш, реальный мир выглядит по-другому, и эта «неидеальность» системы власти присутствует везде. Целый ряд скандалов в той же южнокорейской армии говорит о том, что вооруженные силы ряда стран также подвержены этому недугу. Иными словами, отсутствие порядка на земле, неверно или некорректно понятые указания, ситуация, когда руководство далеко не всегда обладает полным представлением о том, что творится на его «подчиненной территории» – это в большей степени норма, чем исключение.
К неидеальности систем добавляются как «туман войны», из-за которого решения принимаются в условиях неполной информации, а стороны далеко не всегда осведомлены о действиях друг друга, но и иррациональный фактор. Ситуация взаимной напряженности повышает общий уровень стресса и нервного напряжения, в результате чего те опасные и важные решения могут быть приняты под влиянием нервов или эмоций, включая страх потерять лицо или прослыть слабаком, неспособным ответить на удар по самолюбию.
Человеческой глупости тоже нет предела, людям (и политикам тоже) свойственно ошибаться, и потому «аналитик» полагающий, что все политические решения принимаются только на холодную голову, рискует выдать желаемое за действительное. Тут можно вспомнить хотя бы сбитый над СССР южнокорейский Боинг, где вместо злой воли налицо было сочетание серии ошибок и случайностей.
А если к напряженности и безалаберности добавляется отсутствие «горячей линии» между сторонами или чьи-то корыстные интересы, вероятность инцидента, инспирированного не на высшем, а на среднем и даже низшем уровне, тем более повышается. Если нервное напряжение велико, а стороны уже обменялись воинственными заявлениями, всегда велика вероятность того, что инцидент неясного происхождения и тем более действия другой стороны могут быть неверно интерпретированы либо реакция на них может быть неадекватной не только потому, что кто-то заранее отдал приказ с самого верха.
Иное дело, что «глупую инициативу на местах» признают весьма редко. Дело в том, что, с бюрократической точки зрения, признать, что твои подчиненные сделали что-то втайне от тебя и вляпались в неприятную историю – очень сильный удар по престижу начальника. Какой он начальник, если не представляет себе, что делают его подчиненные? Как он может их контролировать и вообще чем-то руководить?
К тому же, особенно если речь идет об армии или спецслужбах, где развита корпоративная солидарность, добавляется принцип «своих не сдаем». С виновниками, может, и разберутся, но потом и не вынося сор из избы. В результате начальству проще молчаливо признать, что все происходило с его ведома, чем признать свою неспособность контролировать «землю».
Но вот инцидент случился – и какую реакцию властей ждать? Ни одно начальство не обладает мгновенным всеведением. Оно может быть быстро осведомлено о самом факте инцидента, но без излишних подробностей. Конечно, приказ провести расследование и разобраться в причинах отдается почти всегда, но, во-первых, расследование занимает время, а во-вторых, его результаты ползут по бюрократической лестнице вверх довольно медленно.
С самого начала о неприятностях далеко не всегда наверх докладывают четко и подробно, особенно если такой доклад чреват головомойкой для того, кто преподносит эту плохую новость. Поэтому довольно часто ее вообще стараются замолчать в надежде, что «пронесет». И даже если «не пронесло», всегда надо учитывать, что даже результаты расследования могут не дойти вверх в полном объеме: по мере движения по инстанциям эта информация будет корректироваться, и какие-то острые моменты, возможно, будут убираться.
Не забудем и про внутреннюю конъюнктуру. Помимо желания скрыть свои промахи, при составлении докладов чиновники часто руководствуются принципом «Подумай, что хочет услышать начальство, и скажи ему это». Стопроцентную лакировку действительности это не означает, однако данный фактор тоже будет сказываться на том, что результаты расследования дойдут наверх не мгновенно, и, возможно, будут подвергаться исправлениям.
Однако вне системы информация часто распространяется быстрее, чем внутри нее – результатов расследования инцидента еще нет, но журналисты уже стучатся в двери, и им надо что-то сказать. Демонстрировать неведение или отмалчиваться – не лучшая стратегия. «Мне об этом еще не доложили» создает негативную репутацию человека, который проворонил инцидент, а попытки спрятаться за выражения типа «без комментариев» традиционно интерпретируются «в меру испорченности СМИ», и обычно отказ отвечать на вопросы воспринимается как «случилось страшное, но я не могу вам об этом рассказать». Что, в свою очередь, порождает сентенции типа «Власти скрывают!».
Поэтому, вне зависимости от того, дошли наверх результаты расследования или нет, соответствующие структуры внутри власти начинают немедленно лепить официальную версию событий, и, чем острее инцидент, тем быстрее эта версия создается. Частично эта официальная версия является попыткой предвосхитить вероятный ход событий, – описать развитие ситуации, которое может оказаться правдой. Но в значительно большей степени на официальную версию влияет политическая конъюнктура, которая проявляется в нескольких аспектах. Во-первых, официальная версия должна «успокоить народ» или соответствовать «массовым чаяниям». Во-вторых, она должна не выставлять в невыгодном свете государство или его руководство. А значит, если в инцидент вовлечены две стороны, то еще до того, как расследование покажет, кто был прав, каждая из них в превентивном порядке начинает валить все на другую сторону и утверждать, что «это они первые начали».
Есть несколько факторов, которые укрепляют этот тренд. Во-первых, в условиях информационного общества, информация подобного рода очень быстро превращается из вопроса знания в вопрос веры. Если в обществе уже сложился определенный консенсус относительно того, что «на той стороне» негодяи, которые способны и не на такое, новость о том, что в данном инциденте виноваты они, легко ляжет на веру.
Во-вторых, в целом ряде культур, как Ближнего, так и Дальнего Востока, где «вежливость принимают за уступку, а уступку – за слабость», тот, кто выглядит слабым (например, признаваясь в неправоте или оставляя без внимания оскорбление), теряет лицо. Для целого ряда политических лидеров, воспитанных в той или иной мере традиционным обществом, такая стратегия неприемлема и потому, как это ни парадоксально, лучше считаться злодеем, чем слабаком. Впрочем, бывает, что дело не только в традиционности – президент США Джонсон объяснял вовлечение своей страны во вьетнамский конфликт весьма похоже – «Если бы я потерял Вьетнам, люди сказали бы, что я трус, слабак, бесхребетник».
И если подобная мораль характерна для обеих сторон, вовлеченных в инцидент, то к тому времени, как результаты расследования по открытым или закрытым каналам наконец доползут доверху, официальная версия обычно уже сформирована, и между ней и официальной версией «той стороны» вовсю идет перепалка. Хорошо, если результаты расследования подтверждают официальную версию полностью или частично, но иногда бывает и так, что к этому времени страсти разгорелись настолько, что приемлема максимум частичная корректировка позиций. В худшем случае неприятная правда уходит в архив. В лучшем – при продолжении официальной перепалки часть представителей сторон начинает искать повод тихо договориться, с тем, чтобы аккуратно и постепенно снизить градус напряженности.
Но в массовом сознании обычно к этому времени вопрос об истинных виноватых перестает быть вопросом поиска истины. Он становится вопросом веры и вопросом пропаганды. Даже если доказательства, которые четко указывают на прямую вину той или иной стороны, всплывают и становятся широко известными, это отнюдь не ведет к тому, что сторонники позиции «наши не виноваты» резко меняют точку зрения под воздействием фактов. Кто-то, может быть, так и сделает, но их будет меньшинство. Большинство же или проигнорирует эту информацию, которая не вписывается в уже сложившуюся картину мира, либо найдет способ считать эти данные сфальсифицированными, и, потому, опять-таки не влияющими на изменения их позиции. Печально, но таковы законы распространения информации в современном мире.
И, более того, на фоне подобного противостояния естественной кажется мысль о том, что инцидент, который вызвал это противостояние, просто не мог произойти случайно. «Наверняка с самого верха был отдан этот приказ», хотя очень часто руководство страны оказывается заложником ситуации и вертится как уж, пытаясь одновременно искать способ замять инцидент, сохраняя при этом образ «крутого парня», не идущего на компромисс с врагами.
В такой ситуации остается только надеяться на то, что благоразумие перевесит истерику, и, сохраняя публичную риторику, производя все необходимые ритуальные жесты, в том числе взаимные обвинения, стороны таки будут незаметно отыгрывать назад или аккуратно спускать пар в свисток, не доводя дело до более серьезных действий.
Константин Асмолов
Источник: ru.journal-neo.org