О проблемах школы говорят много. Спорят, что лучше: советская система образования с ее сильным акцентом на воспитании или западная модель, ориентирующаяся на достижение конкретного результата. На чью сторону вставать верующему человеку? Или ему стоит следовать «третьему пути», который перед ним открывает церковная традиция?
Не со школы начинается наше обучение и воспитание. Однако именно она формирует специфическое для каждой эпохи понимание связи между учителем и учеником. Первые наставники — родители. Но ведь и их кто-то учил? Здание их внутреннего мира сложено из многих блоков: семейного, школьного, университетского. Какой из них важнейший? Когда воспитание было только семейным, общество практически не менялось. Это сложно представить, но на протяжении многих веков до возникновения государства законы человеческого общежития оставались теми же. Вспомним крестьянский быт, которого исторические перипетии не касались именно потому, что других способов получить образование, кроме как в семье, не было. Катализатором перемен становится государство и государственная школа, которая отражает все новое в политике и идеологии страны. Тем самым, оказывается, воспитание в семье связывает человека с его родом, землей, страной, а школьное обучение, каким бы оно ни было, вводит человека в исторический контекст, производя действующее лицо конкретной эпохи. В итоге школа опосредованно влияет и на другие формы обучения, включая семейное, в отдельных случаях пытаясь его устранить вовсе.
«Политруки» и «передатчики»
С какими учителями сталкиваются наши дети в первом классе среднестатистической общеобразовательной школы? Более всего распространены два типажа: «учитель-политрук» и «учитель-передатчик». Когда я заканчивал школу, первых было гораздо больше, чем вторых. Теперь, наверное, соотношение меняется. И те, и другие пришли к нам из образовательных систем других государств: «политрук» из Советского Союза, а «передатчик» — с Запада.
Первый считает своим долгом выдать ребенку определенный набор «морально-нравственных ценностей». Одни из этих ценностей завалялись где-то в кабинете военной подготовки (нынче ОБЖ) между противогазами и муляжами автоматов. Другие — бессистемно спускаются сверху в зависимости от неустойчивой политической конъюнктуры: сегодня вводим в курс литературы «Архипелаг ГУЛАГ» А. Солженицына, завтра продвигаем просталинский учебник Филиппова. Наконец, «политрук» совершенно не стесняется доносить до учеников собственные идеологические установки. Я до сих пор с умилением вспоминаю заочный спор наших учителей физики и истории: физик в рассказ о квантовой оптике умудрялся включить агитацию за Зюганова, а историк защищал на своем уроке младореформаторов. Впрочем, выражение своих политических, а тем более философских или моральных взглядов само по себе безобидно. Дело даже не в том, «что», а в том «как». «Политрук» — это именно агитатор, который возвышается над массой, то есть соотносится с учениками как властвующий с подвластными.
Порой и верующий педагог (если он, конечно, преподает не ОПК) встает перед дилеммой, как открыть ученикам переполняющую его радость и при этом не обернуться примитивным агитатором. То, что ты обрел веру, не означает, что ты сможешь ей научить. Многим дано постигать красоту природы, но не все способны эстетическое наслаждение заключить в форму художественного произведения. Многие прекрасно владеют своим ремеслом, но научить ему не могут. Стоит ли во чтобы то ни стало стремиться накормить своих подопечных духовной пищей, хотя они с трудом усваивают душевную? А ведь первое без второго невозможно. Мне сложно представить человека, который бы искренне принял евангельскую весть, не имея опыта переживаний, связанных с искусством, природой, человеческими отношениями. Вера должна падать на удобренную почту. И может быть учителю важнее эту почву подготовить.
Другой преподавательский типаж составляет, пожалуй, полную противоположность «политруку». «Передатчик» ставит своей целью обучение конкретным знаниям и умениям, которые должны пригодиться в жизни. Под «жизнью» подразумевается поступление в ВУЗ и хорошая работа в той области, которую ученик определяет для себя еще в школе. Всякие там «идеи» к жизни отношения не имеют и вообще являются личным делом каждого человека. Это прагматизм, но очень ограниченный, поскольку неизвестно, что ребенку больше пригодится в жизни: любовь к этой стране или первое правило термодинамики. Да и опасно на те пять часов, что ребенок находится в школе, лишать его естественной идейной среды, исключать из его жизни проблемы нравственного и мировоззренческого выбора.
В любом споре по поводу проблем образования оппонентами «передатчиков» оказываются именно «политруки», и из замкнутого круга безыдейности и пропаганды выбраться, кажется, невозможно. Яркий пример тому дискуссия по поводу ОПК, в которой аргументы «против» часто строились на основании практической никчемности предмета, а те, кто выступал «за», сетовали на отсутствие в школе воспитательного фактора.
Учитель, оставь нас в покое
Оба типажа вызывают отторжение даже у ребенка, не говоря о подростке, которому противен даже он сам, не то что враждебный внешний мир, пытающийся заключить хрупкую индивидуальность в тоталитарные рамки общественного ритуала. Конечно, проблема современного школьника совсем не в том, что ему насильно навязывают какие-то идеалы. Нормальный российский старшеклассник страдает как раз оттого, что в школе нет идеологического диктата, что за одежду не ругают, не заставляют подстригать (или отращивать) волосы, а музыкальную самодеятельность и вовсе поощряют. Наденет он скинхедские штаны с подтяжками или повяжет на шею бандану православной рок-группы «Алиса», никто ему слова не скажет, а если скажет, то без всяких последствий. Это настолько не вяжется с самоощущением подростка, что он враждует с «системой», даже если ее нет. Потому «политруку», который эту мнимую систему символизирует, от тинэйджеров достается очень сильно: он оказывается объектом насмешек за свою старомодную речь, наивные взгляды, а если он еще и огрызается, то и за комичную агрессивность. Таким образом, учитель теряет всякий авторитет и возможность транслировать свои взгляды ученикам.Но и «передатчику» не лучше. Он, устраняя из обучения любой намек на идею, на личностное отношение к предмету, превращает себя в функцию, в некоторое передаточное звено между школьником и вожделенными знаниями, которые позволят ему быть успешным в жизни. Ученик очень быстро начинает понимать, что учитель — фигура лишняя. Особенно это касается последнего года обучения. Оказывается, что курсы при институте более полезны в подготовке к экзамену, чем урок в школе. А еще эффективнее электронные репетиторы, шпаргалки «ЕГЭ на отлично», аудиокурсы, Википедия и Google. Но это касается лишь учеников, заточенных на результат, а прочие в последние месяцы просто «забивают» на учебу, благо списывать с разного рода шпаргалок они уже умеют виртуозно.
Идеология без идеи
Впрочем, у некоторых «передатчиков» тоже есть своя идеология, которая, кажется, придает смысл их существованию. Она органически вырастает из их прагматизма. Они полагают, что функция педагога состоит не в передаче человеку знаний, а в том, чтобы научить его учиться, дать ему навыки самостоятельной исследовательской работы. Ничего нового в этом тезисе нет. Он сводится к тому, что пределом мечтания для учителя является произведенная им на свет самостоятельно мыслящая личность. Великие педагоги от Сократа до Сухомлинского именно в этом и видели свое призвание… Мы, однако, имеем дело с совершенно иным феноменом, когда умение учиться и самому принимать решение в ситуациях, не предусмотренных школьной или университетской программой, отделены от идейной составляющей. Нам, конечно, далеко до Запада, где вопросы мировоззрения вытесняются не только из школы, но и вообще из общественного пространства.Однако наше несовпадение с «ними» скорее качественное, чем количественное. В странах с развитой демократией и рыночной экономикой за последние десятилетия выработалось устойчивое отвращение к любой форме идеологии. Вероятно, это вызвано усталостью от больших войн, за самыми страшными из которых стояли идеологические разногласия. Поэтому западное общество старается как можно меньше педалировать любые отличия между людьми, включая половые, национальные и религиозные. Можно сказать, что Запад болеет «идеологиефобией». И школа не остается в стороне от этого. Tutor, который противопоставляется учителю и понемногу вытесняет его, казалось бы, заряжен на индивидуальный подход к ученику, на выработку в нем самостоятельного отношения к предмету. Однако tutor — это тот же «передатчик». Ведь он не имеет права навязывать свои взгляды ученику, а значит, не может научить его продуцировать собственные идеи. Остаются только функциональные навыки и идеи в чисто практическом смысле. И главная из них — построение процесса обучения без учителя.
Рожденные в СССР
«Передатчик» произведен западным обществом, но на нашей почве он прижился благодаря ситуации, сложившейся после падения советского режима. Последний отличался тем, что не очень доверял своим гражданам, полагая, что человек в его природной данности не пригоден для реализации коммунистических идей. Он склонен замыкаться на себя, предпочитая семейный круг трудовому коллективу, а частную собственность — общественной. Для того чтобы отучить советского обывателя от подобных наклонностей, государство постаралось как можно меньше оставлять его наедине со своими близкими. В 20-е годы ХХ века существовали проекты уничтожения института семьи: развивая идеи Фридриха Энгельса о семье как временной надстройке над экономическим базисом, Александра Коллонтай настаивала на том, что «коммунистическое хозяйство упраздняет семью, она утрачивает значение хозяйственной ячейки с момента перехода народного хозяйства в эпоху диктатуры пролетариата». Все-таки до полного упразднения дело не дошло, но ценности рода при большевистском режиме постоянно умалялись. Роль семьи в воспитании была сведена к минимуму. Государство, видя в женщине полноценного и равноправного работника, освобождало ее «от печного горшка», да и мужчина, кроме обязательного труда на благо советской родины, был вовлечен в тщательно продуманную и организованную систему досуга. От детского сада до трудового коллектива государство пристально следило за человеком, исправляя в нем недостатки семейного воспитания, вытравляя местечковые, национальные и религиозные предрассудки…
После того, как советский проект себя исчерпал, встал вопрос о том, кто теперь будет воспитывать детей, если государство на это уже неспособно. Оказалось, что семья, хотя и жива, уже порядком изуродована отсутствием навыка к самостоятельному выбору воспитательной модели, а главное — идейной основы своего существования. Традиция семейного воспитания все больше предавалась забвению. В тоталитарном государстве уютно быть ребенком, которого государство кормит и учит, но не может сделать взрослым. Именно поэтому самая прекрасная система общего образования (а советская система была очень хорошей) в тоталитарном государстве обречена на гибель. Рано или поздно она приходит к тому, что, несмотря на огромное количество пединститутов, она не способна воспроизводить настоящих учителей… Оказывается, что советское общество поразил тотальный инфантилизм, который, возможно, и привел к гибели государства. Детей-школьников учили дети-педагоги, а дома поджидали своих чад дети-родители.
Что делать?
И вот с этой инфантильностью вступает в реакцию западное потребительское отношение к воспитанию. Теперь русскому человеку подавай и качественный продукт, и качественный сервис, но только без труда, чтобы знания сами попадали в голову, чтобы ребенок не перетруждался. Поэтому количество учебных центров и коммерческих вузов растет, а уровень образования падает. Снижается число читающих людей, а процент семей, в которых сохранилась традиция совместного чтения, вообще приближается к нулю. Глупо напоминать о разрушении языка, вкуса, норм общественного поведения. Во все времена это было делом семьи, но семья ослаблена. И даже если родитель пытается ответственно подойти к воспитанию ребенка, он зачастую воспроизводит модель поведения советской училки, человека, повторяющего пошлые очевидности.
Да что там родитель? И священнику тяжело преодолеть в себе советского человека. Как он ни старается, получается или пропаганда, или бездушный пересказ какого-нибудь нравоучения. Священник тоже учился в советской школе, и ему тоже нелегко не быть «политруком» или «передатчиком». Соответствующие же фигуры священников порождают особые виды духовной жизни. «Политруки» перерождаются в младостарцев, а «передатчики» — в требоисполнителей. И те, и другие поощряют различные проявления духовного инфантилизма. Одни пестуют человеческое нежелание совершать самостоятельный выбор, вторые — позволяют человеку относиться к своей вере сугубо формально.
Что же делать? Выход только один: попытаться нащупать кончики оборванных нитей, которые должны связывать нынешнюю Россию с дореволюционной. Дело не в восстановлении тех или иных форм социального, а тем более государственного бытия, что были в нашей стране до 1917 года. Важнее вспомнить тот принцип паритета семейных и государственных ценностей, что удерживает общество от распада, и которое русский человек поколебал в революционном безумии. Именно возвращение этого паритета позволит увидеть тот образ учителя, который будет способен преодолеть отторжение от ученика.
Эта затея казалась бы совершенно безнадежной, если бы мы не знали, что в жизни очень многих людей в разные времена все-таки встречались прекрасные педагоги, которые не только учили их математике и истории, но и приводили к вере. Такой тип подвижничества показан (глазами атеиста) в повести Владимира Тендрякова «Чрезвычайное происшествие», где перед нами предстает учитель-катакомбник, в течение 10 лет скрывавший свою веру и исподволь «ведший религиозную пропаганду» среди учеников. Публицист Анастасия Андреева признается, что к вере ее привел Василий Васильевич Закусов, выдающийся фармаколог, один из фигурантов «дела врачей». Учителя истории, которые объясняли, что помимо экономических закономерностей в жизни человечества действовали и духовные факторы, учителя литературы, советовавшие не читать Писарева и Добролюбова (а это уже не мало), чтобы не перебить аромата русской классики вонью вульгарного социализма, учителя физики, ненароком упоминающие о том, что «американские ученые признали невозможность объяснить движение атомов без божественного проведения»… Если эти люди были и есть, значит, традиция не прервалась, значит еще не все потеряно.
Как же преодолеть отторжение учителя от ученика? Легко отождествить себя с тем знанием, которым обладаешь, и чем знание возвышеннее, тем выше может взлететь самомнение. Но и крылья ему обрезать нетрудно. Достаточно помнить, что ты одно, а твои навыки, идеи, теории, даже религиозные убеждения — другое. Любовь к предмету — это не обладание им, а стремление к лучшему его постижению. Даже преподаватель математики не передает непосвященным одному ему доступное знание об интегральном исчислении, а вновь и вновь вместе с учениками постигает его. Учитель ведет, а не преподает. Если ведет, значит, идет вместе с ведомыми. Вопрос отношений властвующего и подвластного, то есть учителя и ученика снимается в любви. Любовь не разрушает, а продолжает созидать тот душевный мир, что начинает строить семья. Учитель, будучи выше ученика, постоянно подтягивает его к себе, оставляя между собой и им совсем небольшой зазор, который не позволяет уважительной дружбе перейти в панибратство. Этому высокому искусству невозможно научиться вне традиции. Поэтому так важен опыт наших педагогов, которые (подобно жителям римских катакомб) сберегли веру Христову в условиях тоталитарного государства и постсоветского хаоса.
Источник: aquaviva.ru